Ромул
Шрифт:
— Значит, поможешь?
— Для начала уберём на время преследователей, чтобы ты мог войти в город, не занося опасности. Тогда и поговорим, ты всё расскажешь, а я решу, оставаться тебе здесь или идти дальше. Надо спешить, — он повернулся к целеру. — Сбегай на Палатин, приведи барана. Ещё бронзовый нож, сухие дрова и пару кремней. Одному столько не донести, пусть кто-нибудь поможет. Скажи, царский указ.
Он говорил раздельно и внятно, чтобы чужеземец понял.
— Понимаешь, что я задумал? — обратился Ромул к юноше. — Пока этого хватит, только нужно долго готовиться. Солнце заходит, будет холодно, но лучше не рисковать, не подпускать твоё злосчастье к римскому огню. Наберись терпения и стой, где стоишь. За спиной у тебя дом Юпитера, площадь для собрания тоже
— Государь, я знаю довольно, чтобы не называть своего имени. Его ждут уши в каждой былинке, в каждом дуновении ветра. За мной долго охотились, а теперь, если буду осторожен, погоня собьётся со следа — поэтому пока баран не сделает своё дело, я ничего не скажу. Вот когда снова смогу войти в дом, то всё объясню и надеюсь, ты позволишь мне остаться. Я убил случайно.
— Что ж, подожди, если хочешь, — милостиво ответил Ромул. — Твоё прошлое не так уж важно, конечно, не считая того несчастья. В Риме полно убийц, да и воров хватает, и кто чем занимался раньше, никого не касается. Конечно, за нарушение законов города у нас казнят, но когда избавим тебя от погони, ты сможешь начать новую жизнь. Разумеется, прежде чем предлагать тебя в граждане, я должен буду всё узнать, и если ты натворил что-нибудь совсем немыслимое, то отправишься восвояси.
Они замолчали, разглядывая друг друга. Ромул принял величественный вид. Получить римское гражданство — большая честь, слишком много бродяг уверены, что сюда пускают всех подряд. Этот парень должен понять, что его могут ещё найти недостойным. Вид самоуверенный — говорят, каждый грек уверен, что все италики вместе взятые не стоят его мизинца. Цел еры со священными принадлежностями куда-то запропастились, и Ромул чувствовал, что начинает злиться. Надо владеть собой, не в первый раз. Сказать по правде, с возрастом он стал завидовать цветущей юности, один вид молодого воина портил ему настроение. Но без молодых воинов где его сила? Он запретил себе поддаваться этим мыслям.
Наконец появились двое целеров с бараном и дровами — священное поручение не доверяют рабам. После трудного дня годы давали себя знать, работа предстояла тяжёлая, но она была по плечу только царю, к тому же любимцу богов, и Ромул взялся за дело.
Сначала надо было заставить барана встать смирно между священными участками. Грек знал обряд, он без подсказки вскочил на барана верхом и поджал ноги, чтобы не касаться земли. Дальше настала сложная минута: цел ерам нельзя было держать барана, но он должен был оставаться на одном месте. Взмахнув ножом, царь бросился на жертву, поймал баранью голову под мышку и принялся перерезать горло. К счастью, он сразу ухватился как следует, а дальше требовалась не столько ловкость, сколько сила. Упругие складки кожи поддались под ножом, хлынула кровь, и царь направил её на подходящее пятно голой земли.
Баран свалился. Беглец оставался у него на спине, вцепившись в руно обеими руками. Оставалось самое трудное: не двигая барана, подсунуть под него дрова, чтобы юноша при этом не коснулся земли, и это тоже надо было проделать без помощников. Ромул покряхтывал от ревматизма в плече. Но наконец дрова были уложены, костёр готов. Зажав левой рукой кусок трута, царь приготовился высечь огонь счастливыми кремнями.
Разумеется, тут же невесть откуда налетел ветерок, относя искры в сторону. К пятой попытке Ромулу захотелось послать на Палатин за головней. Но тогда как бы не осквернить все очаги в городе: проклятие, как известно, может переходить с одного огня на другой, от которого его зажгли, а в Риме все непрерывно очаги зажигались один от другого. Сердито ворча, Ромул поборол искушение и наконец зажёг маленький огонёк. Теперь надо было поджечь намокшие от крови дрова.
Наконец омерзительная вонь палёной шерсти и тлеющего мяса показала, что жертва принята. Кашляя, царь нырнул в зловонный дым и ухватил юношу за плечи, чуть не упав от тяжести. Беглец,
— Готово, — с удовольствием проговорил Ромул. — Несколько лет не делал, но такое не забывается. Получилось на славу, я уверен, что мы не ошиблись. Но учти, проклятие с тебя не снято. Если тебя выслеживают, мы сбили их с толку, но хороший нос всё равно распутает след. На пару дней ты в безопасности, за это время решим, как с тобой быть. Тогда либо мы с римскими мудрецами очистим тебя как следует, либо отправим дальше.
— Государь, незачем щадить мои чувства, говорить про «них», про «хороший нос». Два месяца ни днём, ни ночью Старухи не покидали моих мыслей, можно сказать о них вслух. Они пойдут по моему следу, наткнутся на жертву и решат по крови и дыму, что я погиб. Но когда не найдут меня в подземном мире, то поймут, что их провели, и снова кинутся искать. Ты дал мне передышку, и я знаю, что ненадолго. Но теперь я могу говорить свободно, ты меня выслушаешь?
— Не здесь и не сейчас, — твёрдо ответил Ромул. — Отойдём подальше, и не говори о Старых так громко. Рядом Мундус, один из входов в Нижний мир, хоть я и запечатал его заклятьями. В любом случае, судить тебя буду не я один. У меня вволю счастья, я любимец богов, но мудростью некоторые советники меня превосходят. Расскажешь свою историю сенаторам, и мы вместе примем решение. Я думаю, теперь ты можешь войти в город и есть нашу пищу. Сенат соберётся утром.
Более двухсот советников собрались за плетнём под открытым небом. Кто стоял, кто сидел, царь расположился напротив входа на стуле из слоновой кости. Посередине круга сенаторов горел на счастье костерок из благовонного дерева, а рядом стоял ищущий очищения юноша. Он начал речь, не мешкая, потому что сочинял её всю ночь, а у него на родине считалось, что запинания и незаконченные фразы свидетельствуют не об искренности, а о невежестве.
— Римские советники, Отцы, — произнёс он быстро, но слегка коверкая слова. — Моя родина — Кумы, греческий город далеко на юго-востоке, но всё же в Италии. Не стану называть ни моего отца, ни рода, ни имени, под которым был зачислен в ополчение, потому что, как вы скоро поймёте, у меня больше нет ни отца, ни рода, ни города. Друзья прозвали меня Макро — «Большой» — за высокий рост. Это не имя, а кличка, но под ней я буду жить в изгнании.
Юноша рассказал, что был старшим из двух сыновей, когда умер его отец, торговал в Греции, а вернувшись, обнаружил, что отцовским хутором завладел брат.
— Это против обычая, по закону нашего города земля переходит к старшему. Но я не слишком обиделся: я торговец, брат был пахарем. Поссорились мы не тогда, а в день ежегодного праздника, когда граждане шествуют к алтарю в полном вооружении принести жертвы героям-хранителям города. Это большая честь, знак того, что город признает наше богатство и храбрость. Как наследник отца верхом должен был ехать я. Но брат сказал, что конь его вместе со всем хутором. Лицом к лицу мы стояли у конюшни, оба вооружённые из-за праздника. Я хотел взять то, что принадлежало мне по праву, а брат не давал. Он ударил меня кулаком, хотя я старше. Взялись за мечи, и брат мёртвым свалился к моим ногам... И вот я пришёл к вашему великому царю просить, чтобы он снял с меня проклятие. А если буду очищен, то хотел бы навсегда поселиться в вашем городе.
Пожилой советник принялся расспрашивать:
— Ты говоришь, взялись за мечи; твой брат обнажил меч?
— Одновременно со мной. Мы были оба вооружены как всадники, без щитов. Но помню, как он отбил мой первый удар.
— Он упал мёртвым, — не отставал советник. — Можешь сказать, как он лежал и где была рана?
— Он лежал на спине, шлем свалился. Кровь хлестала из разрубленной шеи.
Вмешался другой советник, средних лет, морщинистый, с лисьим оскалом.
— Вы спорили о земле и коне? Тут не было замешано женщины?