Ронин
Шрифт:
А за нашими спинами шла стрельба, слышалась далекая канонада. Арьергард давал возможность отступить и занять позиции. Руки чесались, так велико было желание развернуться и встретиться с врагом лицом к лицу. И я совершенно не осуждал генерала Платова, отправившего Кутузову письмо с прошением дать сражение. Вместо письма там был чистый лист бумаги. А Платов схлестнулся с французом, и понес потери поскольку численный перевес был не на его стороне. За этот проступок Платова на время отстранили от командования и в защиту отступающим арьергардом был поставлен кавалерийский корпус генерал-адъютанта Сиверса. Полки егерей рассыпанные по лесу в зеленых как лес мундирах
Земля дрогнула под мерным рокотом конских копыт. Кирасиры, рыцари 12года совершали маневр. Их каски с высокими щетинистыми хохолками и медными налобниками были видны издалека. Сами кирасы против ожидания не блистали как в кино, а были выкрашены в черный цвет. Сейчас же я наблюдал их серыми, пыльными, покрытыми вмятинами и царапинами. Хорошая кираса толщиной 3,5 мм выдерживала оружейную пулю. Угрюмые сосредоточенные лица кирасиров пронеслись и пропали. А в воздухе прибавилось пыли и ощутимого запаха конского пота.
Проводив кирасиров взглядом, я размышлял. Серебряные эполеты мог носить кто угодно от унтер-офицеров, до обер-офицеров. А если они были большие то и генерал в старой форме, ещё не сменивший их на золотые. Я приглядывался к окружающим и проезжающим мимо вестовым до боли в глазах, стараясь запомнить все детали мундира и нашивки. Определить к какому полку и роду войск он относится. Нашивки Преображенского полка, как я знал, две золотые ветки, дуба и лавра, переплетающимися в восьмерку или знак бесконечность. На моем кивере например, кокарда называемая гренадка была в виде пушечного ядра с тремя огоньками пламени. Но всё это так, мелочи.
А много существовало других мелочей, жизненных и простых, которые я не знал. Отмалчиваться чтобы не попасть впросак, не всегда выходило и офицеров я сторонился. А вот к старшему унтер-офицеру Верещагину, своему подчиненному и заместителю я проникся. Лет Верещагину было под сорок, и опыта в воинской службе ему было не занимать. Он только периодически подходил ко мне и интересовался, не прикажет ли господин поручик перестроить колонну, отдать распоряжение на привал и обед и т. д. и т. п. Я конечно утрирую, поскольку приказы о перестроении и привалах были общевойсковые и мной лишь дублировались поступая ко мне от штабс-капитана Бургомистров. Штабс-капитан Бургомистров был человеком весьма неоднозначным. То он был прост и общителен, то до отвращения высокомерен. Потому у меня сложилось стойкое мнение о его хамелеонской сущности. Именно такие люди как правило и выслуживаются, поскольку зад высокому начальству лижут без перерыва на обед и ужин. как там было сказано в одном из указов Петра I? «Подчиненный вид должен иметь лихой и придурковатый. Дабы своим разумением высокое начальство не смущать». Этому положению я совсем не соответствовал и не стремился. А потому как следствие в начальственных любимчиках никогда не числился.
Свернув от деревни Утицы на левую сторону мы вышли на Багратионовы флеши. Горы вывернутой земли выстроенные холмами были похожи на носы неведомых кораблей ощетинившихся 12-фунтовыми пушками. Человеческий муравейник кипел. Кто-то копал, кто носил землю в плетеных корзинах. Вырубались деревья и кусты мешавшие обзору.
Столько народа разнообразного и разношерстного в совершенно немыслимой одежде, но с обязательными медными крестами ополченцев на колпаках и картузах. Ополченцы Маркова. После постройки редутов и флешей, практически безоружные ополченцы с вилами, пиками, дедовскими саблями и просто вытянутыми в кузне косами будут прикрывать старую Смоленскую дорогу. Большинство из них сгинет в этом сражении и пропадет навсегда. Это они будут вытаскивать с поля сражения раненых. Они на своих подводах и телегах будут их вывозить, перебинтовывать и успокаивать. Их никто и никогда не считал. Их численность будет взята приблизительно, а значит с потолка. Их жизни тоже считать не будут и к числу потерь не отнесут. А ведь они пришли сюда не по приказу, а лишь по зову сердца и долга перед отчизной. Это они будут таскать ядра взамен выбывших из строя канониров, и заряжать ружья. кажется, скажи им сейчас, что для спасения отчизны нужно возвести пирамиды как в Египте, и ведь возведут.
Темнело и мы расположились на ночлег. Возводились палатки. Разводились костры. Подошли казенные фуры с оружейным запасом и провиантом. Я бегал, суетился, обустраивал вверенных мне людей и совсем выбился из сил, когда подхорунжий Верещагин сказал мне:
— Ваше благородие, там вас господа офицеры ждут.
— Где? — всполошился я, подумав что пропустил сбор у полковника.
— Да вона у костра, — указал рукой Верещагин.
— Si vous comptez sur la soupe du soir, vouse venez trop tard, — сказал улыбаясь штабс-капитан. (Если вы на счет ужина, вы опоздали)
— Спасибо. Я не голоден.
— Ну вот, — протянул поручик Семенов из соседней роты, — А штабс-капитан уверял нас, что французский язык вам не знаком.
На этот счет я решил скромно промолчать.
— Да не беспокойтесь. Я пошутил, — сказал Бургомистров, скорчив при этом кислую мину.
— Присаживайтесь поручик, располагайтесь, — поприветствовал меня розовощекий Семен Денисов. Господа офицеры потеснились у костра давая мне место. — Воронин плесни Рони-ну пунша.
— Воронин — Ронину, это почти рифма! — поднял палец Семенов.
Воронин хохотнул, показывая ровные белые зубы и протягивая мне чарку с кипящим обжигающим пуншем. Пунш шибал алкоголем в нос и пить его было совершенно невозможно. Задержав дыхание, я глотнул. Приятное тепло струёй прошло по груди и распространилось по всему телу.
— Станем братцы вечно жить, в круг огней под шалашами. Днем рубится молодцами, вечером горилку пить, — сказал я утирая рот от сладкого пунша.
— А! Слышали Давыдова! Знатный гусар! — обрадовался Семенов.
— Les brigands sont partout, — поморщился Фигнер.(опять эти разбойники) Он как прирожденный капитан инфантерии и немец по происхождению, гусаров и прочих кавалергардов на дух не переносил, считая их удальство разгильдяйством, лишенным всякой целесообразности.
— А хоть бы и разбойники! — разгорячился поручик Денисов, самый молодой из присутствующих. Сколько ему было лет я не знаю, но его розовые щеки были покрыты гусиным пушком. А жидкие черные усики подстригать видимо ещё ни разу не приходилось.
— Что плохого в том, чтобы веселится? Ведь человек никогда не знает когда умрет.
Почему бы не прожить эту жизнь весело! Балы и прекрасные женщины! — вопросил он задирая мрачного капитана.
— Почему это не знает? — зловеще усмехнулся Фигнер. Он смотрел на пламя костра, опустив голову и от этого надбровные дуги бросали густую тень на глаза. Глаз не было видно. Черные провалы глазниц и глубокая складка у рта придавали ему вид зловещий и мистический.
— Я знаю.
— как?
— Вы шутите?
Всполошились окружающие. Надо признаться, что сие заявление Фигнера меня тоже заинтересовало. Хотя в глубине души я просто счел его фаталистом.
— Вы намекаете капитан на ближайшее сражение? — словно читая мои мысли, произнес Бургомистров искоса посматривая на своего командира.
— Да нет. За свою жизнь в предстоящей баталии я нисколько не волнуюсь.
— Полноте, Владимир Германович!
— Вы нас интригуете!
— Дело в том, что в девятом году я был в Париже. И там в компании с молодыми нашими повесами. Фамилии называть не буду. Навестил мадмуазель Ленорман.