Роскошная хищница, или Сожженные мосты
Шрифт:
Сейчас у него внутри все переворачивалось, когда он смотрел на скорбно опущенную черноволосую голову, на сложенные на коленях руки с длинными ногтями и двумя тонкими колечками на безымянном пальце. Это тоже не добавляло ему оптимизма: одно из колец принадлежало Малышу, это он надел тонкий золотой ободок на руку Коваль в ЗАГСе много лет назад, и теперь она не снимала его, что бы ни случилось. И кольцо, подаренное Хохлом, было надето поверх... «Извини – не могу!», – сказала она тогда, и Женька не смог настоять, не посмел. При всей своей жестокости Хохол вдруг ощутил смысл фразы «болит душа» – именно так называлось то чувство, что он испытывал
– Я прошу тебя... – заговорил он хрипло. – Прошу – ну дай ты мне пожить по-человечески, чтоб как у нормальных – семья, ребенок, а? Я ж даже думать не мог в лагере, что когда-то смогу вот так... А ты...
– Да, правильно, – обвини меня. Так все делают, – тихо проговорила Марина, поднимая глаза и впиваясь в лицо Хохла сверлящим пристальным взглядом. – Это удобно – Наковальня виновата! А ты? Ты сам? Неужели ты не понимаешь, что делаешь мне так больно, что никакие физические страдания не сравнятся? Можешь ударить меня – и мне не будет так невыносимо, как от твоих слов.
– Марина, Марина, прекрати! – перебил он, опускаясь на колени и беря ее за руки, которые, как всегда, когда Коваль волновалась, сделались ледяными. – Да, я урод, я опять завел за свое... Но ведь невозможно же так – постоянно по покойнику страдать! Ведь рядом-то живые! Живые – Егорка, я, – и нам нужно, чтобы хоть чуть-чуть ты внимания уделяла, хоть иногда просто побыла обычной бабой, забыла, кто ты есть, и вспомнила, что кроме этого ты еще мать и жена, пусть и так, без штампа...
Коваль все-таки заплакала. Слезы падали на Женькины ручищи, бережно сжимавшие ее тонкие холодные кисти, скатывались на пол. Хохол вздохнул и рывком поднял ее, прижал к себе, поднял на руки. Она уткнулась лицом в полосатую майку и всхлипывала, как маленькая. Не выносивший ее слез Женька уже жалел, что завел бесполезный разговор именно тогда, когда Марина сама пришла мириться.
– Ну, прости ты меня, идиота, котенок, – зашептал он ей на ухо. – Вот такой я придурок, хочется мне все время гнезда какого-то... Прости...
– Да нет, ты прав, – всхлипнула она. – Это я... но я не умею, понимаешь, Женька? Я не умею быть другой, я просто не знаю, как это – быть другой...
– И не надо мне другой, придумала тоже, – перебил Хохол, вытирая ей глаза полой халата. – Не надо, все, прекратили гнилой базар. Ты – такая, какая есть, и не будем больше что-то пытаться поменять и поломать.
Марина благодарно поцеловала его, обняла за шею, потерлась носом о подбородок и, прищурившись, спросила:
– Ну, а теперь – споешь?
Хохол расхохотался:
– Да уж куда деваться? Все, расписался в полной своей беспонтовости, так начну хвостом вилять. И спою, и спляшу, если скажешь, а может, и еще чего сделаю – все для тебя.
Он бережно усадил Марину на кровать, набросил ей на ноги одеяло, сам устроился в небольшом кресле, которое опасно заскрипело под его тяжестью, взял гитару и подкрутил колки. Перебрав пару аккордов, вопросительно взглянул на затаившую дыхание Коваль:
– Ну, чего изволите? Пожелания есть – или придворный шут сам может выбрать?
Она поморщилась, передернула плечами:
– Ну, хватит, а? Что за дурацкие приколы – «шут», «придворный»?
– Ладно, проехали, не бери в голову, – усмехнулся Хохол. – Так что спеть-то?
– Да что хочешь.
Он запел что-то из блатного, но Марина сморщила
«Господи, свободы – от чего? – пронеслось в ее голове. – От кого – от Егора? Разве я хотела этого?»
Марина открыла глаза и взглянула на моментально замолчавшего Хохла. В такие моменты ему ничего не надо было говорить, он чувствовал кожей, что нужно делать. Отложив гитару на пол, Женька переместился на кровать, положил голову на маринины колени и накрыл лицо ее рукой. Она ощутила его горячее дыхание на коже, прикосновение губ к ладони и мурашки, побежавшие от ног к голове.
– Как бы я хотел оказаться сейчас не здесь, а где-нибудь в глухом месте, там, где мне не придется делить тебя ни с кем... – признался он, целуя ее ладонь.
– Увы... но ты не переживай, никто не претендует, – грустно улыбнулась Марина, поглаживая его по щеке.
Желание Хохла исполнилось буквально через три дня, словно по волшебству.
Этому предшествовал телефонный звонок Виолы. Они больше часа разговаривали с Мариной, и по голосу и совершенно незнакомым интонациям ведьма почувствовала, что Коваль устала, что дела идут тяжело, что с Хохлом опять проблемы и ссоры. Марина никогда не жаловалась открыто, но Ветке и не нужно было прямого словесного выражения проблемы. Она умела по незначительным фразам, по незнакомым ноткам в голосе определить, что происходит. Как знала и то, что упрямая Коваль ни за что не бросит все и не даст себе возможности расслабиться. А потому решила действовать сама.
Ветка, решив устроить подруге что-то вроде небольшого отпуска и передышки в делах, заказала им с Хохлом номер в загородном пансионате, о чем и сообщил разбуженной рано утром Марине Бармалей. Он приехал за ними сам, заставил Дашу наскоро собрать вещи, а Хохла и Марину – одеться и спуститься в его машину.
– Черт возьми! – ругался злой спросонья Хохол, разглядывая в зеркале заднего вида помятое лицо. – Что за паскудная баба! С утра из постели выдернула, отправила куда Макар телят не гонял... ну какого хрена ей не сидится в этом поганом Париже вместе с заполошным муженьком?! Счастливая новобрачная!
– Расслабься, Жека, – отозвался из-за перегородки Бармалей. – Через полчаса на месте будем. Там и отоспишься.
– Вот же курва! – бушевал Хохол, в то время как Марина свернулась калачиком на сиденье и продолжала спать. – Нет, Саня, ты скажи – у вас в доме все ненормальные?! Еще на Маринку гнали! Да она ангел небесный!
– Жека, да расслабься ты, – посмеивался Бармалей, обгоняя все, что двигалось впереди. – На самом деле Виола это давно замутила и из Беса выдавила эти путевки. Ну, не заграница, конечно, но место сказочное, мы там как-то в выходные всей кодлой зависли – прямо отдохнули душой, мамой клянусь! Поживете, расслабитесь. Вдвоем побудете, опять же. Я б только радовался – вдвоем с любимой бабой, никто не мешает...