Россия 2020. Голгофа
Шрифт:
Возвращались к себе домой – Казань, Нефтекамск, Набережные Челны. Вокруг – мерзость, даже не на улицах, а в душах людских. Сотрудники врут, воруют, хапают откаты. Чиновник так и норовит взятку взять, а глаза такие честные-честные. В начальственных кабинетах нагибают, везде и во всем ты виноват, хотя бы потому, что встал и что-то начал делать, пока эта чиновная рожа пухла от безделья в своем кабинете.
Мерзко…
Начинали жертвовать ваххабитам. Покупали квартиры, делали из них молельные дома. Оплачивали хадж группам молодежи, совсем еще пацанам. Многие после хаджа сразу уходили в джихад…
По лесам здесь пока не шарахались. Пока. А чего шарахаться, если в той же мечети Кул-Шариф, главной мечети республики, мулла – ваххабит и на намазе не протолкнуться от ваххабитов.
Работали и с другой стороны. В республике к девяносто первому году практически не было нормальных священнослужителей, мулл. Мечети открывались, а кто намаз читать будет? А? Вот и посылали молодежь учиться – сами не
Учились. Возвращались. Начинали преподавать, учили ровно тому, чему сами научились. Благодаря иностранному духовному образованию быстро продвигались наверх. Возьми с одной стороны, молодой парень, закончил Аль-Азхар, Коран знает наизусть, глаза горят, а с другой стороны – старичок из сельской мечети, который знает не шариат, а адат [37] и даже по-арабски-то говорить не может. Кого назначать? Понятно, кого, а то стыдно будет перед гостями, право…
Чему учили? Ну, например, в медресе Нефтекамска учили худуду, то есть практике телесного наказания людей. И не поркой, а отрубанием рук. Согласитесь, вовсе даже не бесполезный предмет в демократическом, правовом государстве как руки рубить.
37
Конфликт между шариатом и адатом – ключевой конфликт и на Кавказе, и сейчас в Татарстане. Шариат – канонический свод текстов и правил в изначальном виде. Адат – это смесь шариата с народными верованиями и традициями, сложившийся за время изоляции местного ислама. Конфликт шариата и адата – жесткий, с трупами, примером такого конфликта может служить убийство шейха Саида Афанди в Дагестане смертницей (русской, кстати). По меркам шариата – следование адату является бид’а, то есть нововведением. В исламе бид’а запрещено под страхом смерти.
Ну, и по мелочам там. Ваххабизм – это религия-оборотень. Например, относительно употребления спиртного ваххабиты говорят, что Аллах запретил хмельные напитки из виноградных плодов, а водка разве из винограда делается? Ничего не сказано в Коране и про наркотики – прямо не сказано. Значит, можно употреблять и наркотики. Относительно женщин – можно иметь четырех жен, а для того, чтобы развестись, – просто три раза сказать «талак». Причем женщина в этом случае уходит только в том, что есть на ней. (Вот почему на Востоке женщины носят столько золота.) Согласитесь, для общества, где мужчины «затюканы» равноправием женщин, а женщины держат мужчин в семье угрозой забрать детей, отобрать половину имущества, выселить из квартиры – шариат для мужчин очень привлекателен. Еще и «шариатские» браки, вроде как то же сожительство, что и у русских, но в то же время религиозные люди харамом это не считают. И на душе спокойнее.
Наверное… если бы прошло время… лет двадцать-тридцать – ваххабизм адаптировался бы к татарским условиям. Превратился бы примерно в то же самое, во что ваххабизм превратился в богатейшей Саудовской Аравии. Религия для внутреннего пользования, с мракобесием, со скотским отношением к женщинам – но в то же время более-менее пристойная. Ведь в Саудовской Аравии никто не идет в пустыню воевать, мало кто вовсе идет на джихад. Если не считать джихад-туризм: это когда богача с сильной охраной перевозят куда-нибудь в Афганистан или Йемен, подвозят на безопасное расстояние к посту миротворцев или правительственных войск, он делает несколько выстрелов из автомата «в белый свет как в копеечку» и возвращается домой к своему ловчему соколу и гоночному верблюду. Уверенный в том, что он делал джихад – и значит, его ждет рай, даже несмотря на то, что он каждый день из-под полы пил харам, насиловал маленьких мальчиков и давал деньги в рост. Сказано ведь, что джихад смывает все грехи. И вот за фасадом такого внутреннего ваххабизма скрывается жесточайшая эксплуатация в Саудовской Аравии миллионов и миллионов гастарбайтеров из Пакистана, Йемена, Сомали, Палестины точно таких же мусульман, как и сами саудиты, но которые живут в Саудовской Аравии на положении рабов. Вот такой вот «ваххабизм» очень устроил бы верхушку татарского общества, татарский истеблишмент. Вот ради такого джихада они и молельни покупали, и в сомнительные фонды отстегивали, и на джихад ездили.
Но в это самое время в республике рос другой джихад. Джихад окраин. Джихад тех брошенных, всеми забытых, озлобленных пацанов, которых лишили их места в жизни. Они готовы были бороться за это место сами, и инструментом борьбы был джихад…
Переезжая в Татарстан, «лесные люди», джамаатовцы из Дагестана словно оказывались на другой планете, в другом времени. Уж точно в другом государстве. Для того чтобы чувствовать это, надо побывать в Дагестане не раз. Дагестан – это не Россия. Уже не Россия. Там живут намного беднее, чем в России: зарплата в шесть-семь тысяч рублей считается нормальной, и даже такую попробуй найди. На улицах Махачкалы, вопреки тому, что пишет Юлия Латынина, не так-то много иномарок, дорогих джипов и «шестисотых» «Мерседесов». Гораздо больше там «Лад»-«шестерок», ижевских «каблучков». Встречаются микроавтобусы «РАФ», которые прекратили производиться с распадом СССР, значит, им как двадцать с лишним лет, и там они вовсю работают, перевозят людей! Самое распространенное средство для перевозки мелких партий грузов и людей знаете какое? Мотороллер «Муравей», который тоже лет пятнадцать уже не производится, а в Дагестане их полно, латаных-перелатаных, с кузовами, переделанными под двух-трех пассажиров, как в Индии или Пакистане, но не как в России. Дагестан словно застрял в девяностых, из которых Россия давно вышла. Там почти ничего не строят, несмотря на то, что жилья катастрофически не хватает. Вместо бутиков там одеваются на вещевых рынках, женщины точно так же ездят в Турцию и Китай за дешевым тряпьем. Там почти нет супермаркетов, вообще почти нет сетевых магазинов – одному хозяину принадлежат максимум две-три лавки, и он знает всех покупателей в лицо. Там до сих пор процветает давно изжитый в России рэкет – просто слишком много сильных молодых людей, которым нечем заняться и негде заработать. Наконец, там еще во что-то верят, в то время как в России давно не верят уже ни во что…
Первым делом начинали заниматься рэкетом. Криминальные традиции в Татарстане богатые, но джамаатовские дали им новое наполнение. Теперь рэкет назывался или джизья, или закят. Означает это вот что: в один прекрасный день успешный бизнесмен получает диск или флешку. На ней правоверный в маске на фоне флага сидит и говорит: ты такой-то, жена у тебя там-то работает, сын в такую-то школу ходит, дочь в такой-то садик. Мы знаем, что ты дела делаешь… – дальше в зависимости от того, кому послали флешку. Если неверному, ты должен платить джизью, налог на немусульман, потому что живешь и работаешь на мусульманской земле. Если правоверный, значит, ты должен платить закят, или ты, получается, нарушаешь Коран и Аллах тебя накажет. Дальше к тебе начинают приходить молодые люди, у которых была борода, но не было усов, и они этот налог собирали. Все просто, только это называлось не рэкетом, а богоугодным делом.
На самом деле ситуация эта не была новой. В Дагестане лишь один из десяти подпольщиков живет на нелегальном положении, остальные живут в городах и под видом джихада занимаются банальным рэкетом. Отстегивают настоящим джихадистам, чтобы те не имели претензий и поддерживали страх в обществе актами устрашения. В Пакистане ситуация точно такая же, дошло до того, что в две тысячи двенадцатом начальник полиции Карачи отдал приказ расстреливать религиозных рэкетиров на месте. В Татарстане изначально никакого джихада, кроме такого вот рэкета и еще убийства священнослужителей, не было вообще, не хотели рисковать, связываться с государством. Но тонкость в том, что если ты причисляешь себя к подполью, если говоришь, что ты подпольщик, боевик, дать заднюю ты уже не можешь, хода назад нет. Сначала вымогаешь деньги. Потом тебя попросят укрыть разыскиваемого, подержать на квартире взрывчатку или автомат. А потом принять участие в теракте: и вот ты из мелкого бандита превращаешься во врага государства, хода назад из леса уже нет.
Некоторые бизнесмены из тех, кому пришла флешка, заявляли в полицию, и религиозные рэкетиры оказывались на скамье подсудимых, а потом и в тюрьме. Каждый салафит – пристойное название ваххабитов – готовый религиозный наставник. Одного салафита на тюрьму хватает, чтобы ислам приняло полтюрьмы. Вышел такой вот… голубь – герой асфальта, можно сказать. За веру отсидел! Не за бабло – за веру!
В две тысячи двенадцатом убили заместителя муфтия Валиуллу Якупова, только тогда кто-то что-то начал понимать. Резко усилили контрразведывательную и профилактическую работу по линии «терроризм». Беда была в двух вещах. Первая – было поздно, салафизм уже пустил корни в республике, в Казани были уже мусульманские стоматологии, парикмахерские, аптеки, где тебе могли подобрать лекарство от сглаза. Вторая – салафизм имел глубокие социальные корни, и корни эти были в укоренившейся несправедливости, в выброшенности из жизни целых социальных слоев, в том, что одна часть общества давно махнула рукой на другую. Другая же решила, что если в новом мире не предусмотрено место для них, значит, надо просто сломать весь новый мир и построить другой. Простой и понятный для них.
В две тысячи тринадцатом году произошел первый серьезный теракт. Подрыв шахида в супермаркете. Так и не удалось установить, был ли это сознательный акт смертника или просто бомба, сделанная не совсем опытным минером – взорвалась раньше, чем было запланировано, на входе. В пользу второй версии говорило то, что бомба взорвалась не в толпе, не при скоплении народа – всего двое погибших, не считая самого смертника, и шестнадцать раненых. А вот через несколько дней могло произойти кое-что более серьезное: смертника удалось остановить на станции метро, вернувшийся из Дагестана боец внутренних войск заподозрил неладное.