Россия молодая (Книга 1)
Шрифт:
Но Рябов заставил его встать и выйти на работу еще раз, сварил ему хвои, велел пить сколько может. Семисадову стало получше. Но надолго ли? Надо было уходить, надо было бежать, но как - никто не знал.
Несколько дней подряд Рябов парил в глиняном горшке хвою, поил настоем Семисадова, не торопясь, осторожно выводил его на волю, на мороз, скармливал ему все, что передавала Таисья. Семисадову полегчало.
Длинными ночами шепотом строили несбыточные планы побегов, потом задумывались: как подкоп делать, когда земля на аршин промерзла? Чем копать, когда инструмент на вечерней заре по счету
Еще одна забота кроме больного Семисадова, кроме Митеньки, была у Рябова: самоедин старичок Пайга. Как-то случилось, что самоедин, работая на постройке корабля, неловко протянул топор мастеру Николсу. Тот, не оглядываясь, поддал ногой стоящему на лестнице Пайге, старик потерял равновесие и нечаянно схватился за ногу мастера. Оба свалились вместе. Надзиратель Швибер прибежал на крик Николса, на его ругательства. Старый Пайга на четвереньках уползал в сторону, пряча голову, чтоб не убили по голове. На эту-то старую, лысеющую, в космах жидких волос голову едва не наступил кормщик, вынырнувший из-за бревен с досками на плечах.
Надзиратель уже искал взглядом, кого ожечь первым. Уже повели Николса делать припарки на поврежденную ногу. Уже кнут засвистел над старым Пайгой, чтобы первым ударом разрубить облезлую его меховую кацавейку, а вторым сорвать кожу со старых ребер. Уже охнули корабельные трудники при виде начавшейся расправы. Но расправы не случилось. Рябов с грохотом швырнул доски под ноги Швиберу, распрямил могучие плечи, шагнул вперед, закрыв собою старика. И тотчас же почувствовал - не один, рядом прерывисто дышал еще человек, - кто, он не заметил.
– Не бей!
– велел Рябов.
Надзиратель держал кнут за спиной, оттягивал удар. Да и кого ударить Рябова или его соседа, что стоял, выставив вперед черную в кольцах бороду, жег надзирателя сатанинским взглядом?
Швибер еще оттянул кнут - чем сильнее оттянешь, тем круче будет удар.
– Тебе говорю - не бей!
– повторил Рябов.
– Кого бить хочешь? Дите малое? Что ему ведомо? Олешки да тундра! Сам же старик упал, сам побился, за что хлестать кнутом?
Швибер решил, что лучше кончать дело миром.
– Упал?
– спросил он деловито.
– Первым и повалился!
– подтвердил Рябов.
– Ты говоришь истинную правду?
Кормщик кивнул.
Швибер огляделся - не смеется ли кто-нибудь. Никто не смеялся. Тогда Швибер сказал:
– Я тебе благодарен, что ты помог мне избежать большой грех! Я тебе сильно благодарен. Наказать без вины - грех...
Толпа трудников угрюмо молчала.
Швибер повел плечом, замахнулся кнутом над головами:
– Работать! Ну! Пусть старик отдыхает сегодня, завтра и еще раз завтра. Впрочем, ему довольно два дня...
И Швибер ушел. Рябов повернулся к своему соседу, спросил:
– Чего замешался в дело? Убить он мог запросто кнутом своим.
– И тебя убить мог запросто!
– ответил Молчан.
Рябов усмехнулся.
– Меня не больно-то убьет! Я вон каков уродился...
Молчан ответил просто:
– Ты хорош, да и я не слабенек. У меня жилы что железные.
И подставил согнутую в локте руку.
Рябов хотел разогнуть с ходу - не вышло. Пришлось повозиться, пока распрямил. Старый Пайга отполз в сторону, следил с интересом, как меряются силами Большой Иван и черный бородатый Молчан. С этого времени старый Пайга тенью ходил за Рябовым и даже спать перешел в ту избу, где спал кормщик. Здесь устроился у двери, где потягивало морозцем, - в самой избе ему было душно. Здесь ел свою строганинку (Рябов доставал старику сырое мясо посылала Таисья, он строгал его и ел с ножа). Здесь пел свои песни, закрыв глаза и раскачиваясь, словно в нартах, или вдруг начинал рассказывать про майора Джеймса, как тот приехал и сделал великое разорение всему кочевью. Русские не понимали, но слушали внимательно, качали головами, обижались за старого Пайгу...
– Крепко, видать, старичку досталось! Вишь, все помнит...
– Гляди, плачет! Обидели, видать...
– Стой, пусть дальше сказывает...
– Сказывай, дедка, сказывай... Полегчает...
Пайга рассказывал про майора Джеймса, про то, как осталась там, далеко, вся его семья - дети, внуки, как его вели в город - веревкой к седлу. Трудники догадывались:
– Вишь, что сделали! Удавку - на глотку и повели!
– А тебя пряниками заманили? Али сам пришел?
– Ну, его в карете привезли...
Зычный хохот несся по избе:
– В карете! Хо-хо!..
Иногда старик Пайга рассказывал, как зверовал в тундре, как ловил рыбу, как женил сына, хоронил отца. Рассказывал про тадибея-знахаря, как тот от болезни лечит. Сам показывал тадибея, как скачет и заклинает. Трудники смеялись:
– Во, чудище!
– Кажному человеку своего попа надобно. А вот я ему нашего попа покажу - чего он скажет!
– Ты - потише!
– Чего - потише! Наш попище, почитай, трезвый и не родился.
Молчан, много где бывавший, рассказывал:
– А чего? Народ как народ. Честный, завсегда к тебе с открытым сердцем. Я у них живал, ничего, обижаться нельзя. Народ кроткий. Хоронят они по-своему - покойников в дальнюю дорогу сбирают: в чуме, в избе ихней, шесты поломают, положат к покойнику в гроб ложку, чашку, все, чего в том пути занадобится, хорей его еще, погонялку, чтобы было чем в том краю олешек погонять... Верно говорю, отец?
Пайга кивал старой головой, будто понимал, что говорит Молчан, улыбался, медленно укладывался спать возле двери.
Как-то Рябову занедужилось, простыл - ломало плечи и ноги, в голове стреляло словно из пушки. Тогда ночью Рябов заметил: старый Пайга вынимает из-за пазухи чурочку, что-то странное с ней делает. Встал, присмотрелся, понял: Пайга кормил своего бога кашей, чтобы выручил кормщика из лихоманки.
– У каждого свой бог! Самоедину бог - чурочка, - сказал Рябов Митеньке.
– Толку не видать, а тоже надеется...
В феврале еще похоронили многих. Зима стояла крутая, морозы не отпускали. Долгими ночами во все небо играли сполохи - в черном ковше ходили золотые мечи, копья, стрелы. Старики, разрывая душу, все пели о смерти, о гробе, о прахе. Один - желтый, иссохший - читал в темноте длинной ночи напамять: