Россия молодая (Книга 1)

Герман Юрий Павлович

Агафоник застучал посохом, закричал, заплевался, но вскорости притих. Рыбаки смотрели на него недобрыми глазами. Злее всех смотрел чернобородый, незнакомый. Рябов молча выслушал все угрозы и ругательства отца келаря и упрямо завел свое: нынче, мол, тому не быть, что о прошлом годе было. Хитро прищурив зеленые глаза, вдруг принялся нахваливать работу на верфи: от добра добра не ищут, тут царевы корабли строятся, большой за то выйдет трудникам почет и награждение...

Келарь от удивления даже рот раскрыл: ну и кормщик, ну и врет лихо. Награждение им тут выйдет, как же!

Торговались и ругались до поздней ночи. Так Агафоник

и уехал ни с чем.

Когда дверь за отцом келарем закрылась, старики накинулись на Рябова:

– Теперь пропали мы...

– Дурость твоя упрямая, а нам - смертушка...

– Вишь, какой сыскался: хоть на кол - так сокол!

За Рябова встали Молчан и Семисадов. Кормщик отмалчивался. Молчан зло скалил белые зубы, отругивался:

– Напужались! Молельщики! Все едино сюда придет - некуда ему более податься...

Дед Семен наступал:

– Некуда? Свет клином на нас сошелся?

Молчан крикнул:

– И на воле люди добрые есть. Не продадут нас, небось, понимают что к чему...

Семисадов говорил наставительно:

– Смелому уху хлебать, а трусливому и тюри не видать! Потерпи малость, трудники. Придет к нам келарь, посмотрите...

Два дня о келаре не было ни слуху ни духу. На третий пришел в избу бить большое рукобитие. Опять привез угощение - еще целые розвальни.

– О прошлого разу, не в обиду скажу, - говорил Рябов, - мучица с тухлинкой была... Да нынче вспоминать ни к чему, так, для разговору...

Агафоник вздыхал:

– Разве за всем уследишь? В сырость свалили мучицу - вот и прохудилась...

Перед тем, как ударить по рукам, Рябов для удовольствия трударей спросил:

– Али других не нашел? Рыбари перевелись у нас, что ли?

Агафоник притворился, что не слышит, подтянул рукав однорядки, заложил в ладонь, по правилу, запивную деньгу. Рябов тоже подтянул рукав кафтана. Ударили с силой, Агафоник от боли скосоротился. Из руки в руку пошла запивная деньга. Послушник, что приехал с Агафоником, давал каждому кожаную бирку, - бирка обозначала, что более с трударя рвать нечего, чист перед государевой казной. Утром должны были рыбарей отпустить...

– Вот оно как, - молвил Семисадов, проводив келаря, - живем - хлеб жуем, а будет, что и с солью...

3. БЫТЬ ВОЙНЕ!

Поздней ночью в ворота спящего дома воеводы Архангелогородского и Холмогорского застучали дюжие Ямщиковы кулаки, в светелке сторожа-воротника засветился огонек, по светлицам и покоям, по горницам и сеням забегали сонные слуги, поволокли дрова - топить печи, кули на поварню - стряпать, воду на коромыслах - топить баню. Воротник с поклонами распахнул обе створки скрипящих ворот, поезд воеводы въехал во двор. Сильвестр Петрович, сонный, в нагольном полушубке, в валенках, надетых на босу ногу, сбежал с крыльца, кинулся обнять доброго друга, но из возка вместо Федора Матвеевича вышла Маша, добротно укутанная, с блестящими на лунном свете глазами, с ямочками на щеках, - такая красивая, славная и свежая, что Сильвестр Петрович даже как-то ослабел, не поверил своей радости, отступил назад, в сугроб. Выпрастывая ноги из волчьей шкуры, Апраксин весело смеялся, спрашивал громко, на весь двор:

– Да ты что, Сильвестр, богоданную жену не признаешь? Ты куда от нее побег? Веди скорее в дом, намучилась она дорогою, намерзлась, вся иззябла...

Иевлев, не стыдясь шумевших с упряжками конюхов, ямщиков, егерей, обнял жену, поцеловал

ее в холодные щеки, в глаз, в висок. Она отстранялась, смотрела в его лицо, шептала:

– Словно и не ты! Похудел как! Сильвестр, лапушка моя...

В парадных покоях воеводского дома пахло нежилым, дымили печи, с громким лаем, стуча когтями по голым доскам пола, носились длинномордые охотничьи псы. В верхних горницах было потеплее, полы здесь Иевлев сплошь заложил пушистыми шкурами белых медведей и оленей, на стенах висели ковры, по коврам - охотничьи рога, рогатины, ножи, мушкеты Федора Матвеевича. На столе посредине иевлевской горницы тускло отсвечивал полированный медный глобус, валялись трубки - глиняные и вересковые, кисеты с табаком, горкой лежали готовальня, корабельные чертежи, книги в телячьих и сафьяновых переплетах...

– Как на Москве, у дядюшки!
– сказала Маша.

– Что как у дядюшки?
– не понял Сильвестр Петрович.

– Книги, листы, списки...

Он кивнул, все еще не веря тому, что Маша с ним, здесь, в Архангельске. Маша вздохнула, попросила беспомощно:

– Потяни за рукав, не снять мне самой шубу-то.

Сильвестр Петрович потянул, - одна шуба снялась, под ней оказалась другая, легкая.

– И ее сними!
– сказала Маша.

Иевлев снял другую, под ней был меховой камзольчик.

– Словно капуста!
– засмеялся счастливо Сильвестр Петрович.

Обе шубы и камзольчик лежали на полу, никто их не поднимал. Маша переступила через мех, Иевлев протянул к ней руки, она прижалась к нему всем телом.

– Намаялась?
– жадно целуя ее, спросил Сильвестр Петрович.

– Волков больно много шныряет по дорогам!
– ответила Маша.
– Так и скачут сзади. А глаза у них зеленые. И разбойники тоже были...

Она расстегнула на груди душегрейку, встряхнула головою, волосы рассыпались. Тонкими пальцами стала быстро заплетать косу. Щеки ее жарко горели с мороза.

– Долго ехали?

– Быстро!

Сильвестр Петрович, мешая ей, заплетал вместе с ней косу. Заплетали долго, путаясь пальцами, счастливо поглядывая друг на друга. Он спрашивал про Москву, про дядюшку, про Машиных подружек и своих дружков, она отвечала невпопад, обоим было от всего этого смешно.

– Погоди!
– сказала Маша, отталкивая мужа.

Заскрипела дверь. Машина девушка принесла короб с вещами, мешок, сзади слуга, пыхтя, тащил тюк, зашитый в рогожу, - книги, подарок Родиона Кирилловича. Девушка поклонилась Иевлеву, поздравила с добрым свиданьицем. За стеною ухнула об пол еще вязанка смолистых поленьев. Федор Матвеевич велел нынче натопить покрепче, чтобы отогрелась молодая жена Сильвестра Петровича.

– Ужо отогреется и без печки, - ворчливо ответил старый дворецкий Апраксина.
– То не наша забота, Федор Матвеевич. Давеча заглянул я в ихнюю горницу - Сильвестр Петрович боярыне своей косу заплетает. В старопрежние времена того не бывало...

Апраксин сидел в кресле у печки, вытянув ноги к огню, с нахмуренным лицом. За спиною покашляли - он обернулся: полковник Снивин, узнав от караульных на рогатке о приезде господина воеводы, пришел к нему выразить свое почтение и осведомиться о драгоценнейшем здоровье. Воевода насчет здоровья ответил коротко и сухо и велел докладывать, что и как в городе. Полковник с поклоном рассказал разные пустяки. Апраксин слушал, недовольно поджав губы, неподвижно глядя на огонь.