Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
А утром на шканцах он был угрюмо-спокоен, смотрел вдаль, вдыхал всей грудью холодный и сырой воздух Онеги и молчал, сосредоточенно что-то обдумывая.
Когда суда плыли по Свири, Петр часто приказывал остановиться, съезжал на берег, широкими шагами ходил по прибрежным лесам, наведывался в деревеньки, толковал с мужиками. Больше всего времени проводил он в дубовых рощах - с Иевлевым и корабельными мастерами Иваном Кононовичем и Кочневым. Сам обмерял стволы, считал деревья, прикидывал способы, коими следовало охранять корабельные леса от воров-порубщиков. Возвращаясь в шлюпке-верейке на фрегат, говорил Сильвестру Петровичу:
– Прикажу
Иевлев с корабельными мастерами молчали. Дул осенний ветер, гнал серую волну по Свири. Шумели бесконечные, в желтеющей листве, густые леса. Мужичок в посконной рубахе, лысый, в лаптишках, стоял на берегу, удивленно смотрел на царскую флотилию - на корабли, лодки, струги, кочи...
На флагманском фрегате пальнули из погонной пушки - идти дальше. Петр ушел в свою каюту, Иван Кононович вздохнул, сказал Иевлеву негромко:
– И что это, батюшка Сильвестр Петрович, всё мы виселицами стращаем? Ну срубил мужичок по недомыслию дуб, так ведь дуб - он дуб и есть, а человек-то - божья душа? Ах ты, господи, сколь вешать будем, сколь рубить, да пытать...
Речной ветер высек из его глаз стариковскую слезу, он снял ее пальцем, удивился:
– Скажи пожалуйста: на пять верст виселицу. Ох, много...
Сильвестр Петрович молчал: он научился теперь молчать подолгу, упорно, угрюмо и спокойно...
Покажи на деле, что ты русский.
Суворов
Чтоб истребил господь нечистый этот дух
Пустого, рабского, слепого подражанья...
Грибоедов
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1. ОРЕШЕК
В сентябре месяце армии Петра, Шереметева и Репнина начали сосредоточиваться на известняковых берегах Назии - короткой речушки, впадающей в Ладожское озеро. Войска подтягивались медленно, несмотря на то, что делали в сутки тридцативерстные переходы. Дороги, размытые осенними дождями, были труднопроходимы, люди устали, пушки застревали в грязи.
Наконец собран был военный совет, после которого войска совершили быстрый переход к крепости Нотебург.
Под низко плывущими темными тучами косые лучи багряного предвечернего солнца освещали островерхие свинцовые кровли крепостных зданий, серые девятисаженной высоты стены с зубцами, башни по углам крепости, холодные воды Невы.
Солдаты, роя апроши и редуты, подтаскивая пушки, поднося ядра, невесело переговаривались:
– Башни-то, башни. Сажен по двенадцать высотою - не менее.
– Им оттудова мы все как на ладошке...
– Зачнет смолою поливать - почешешься...
– И камень крепкой! Подновили фортецию свою. Видать, нашего брата поприветят...
– Одно слово - Орешек! Ну-кось, раскуси, спробуй!
– Покряхтим тут...
– И как его, беса, брать? У нас вроде бы и лестниц таких штурмовых нету - длинных-то...
В шатре у Петра тоже было невесело: охотники из преображенцев разведали, что правый берег Невы сильно укреплен, попасть туда со стороны озера немыслимо - увязнешь в болотах и пропадешь вовсе. Стало известно также, что в крепости достаточно продовольствия для длительной осады, что там много хорошо обученных артиллеристов, вдосталь пороху, ядер, мушкетов, ружей и всякого иного воинского припасу. О командире Нотебурга было известно, что он крепко зол на русских, храбр, поклялся флага не спускать до последнего и о том отписал
Петр слушал разведчиков, стиснув ладони коленями, пригнув голову. Генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев, без парика, с шишковатой плешивой головой, в теплом, подбитом мехом камзоле, был рассеян, слушал охотников не слишком внимательно, вертел на пальце дорогой с бриллиантом перстень. Князь Репнин, круглолицый, румяный, хлебал деревянной ложкой кислое молоко, аппетитно закусывал сухарем.
Когда преображенцы, получив по гривне за вести, ушли, Петр поднялся с лавки, спросил у Шереметева:
– Худо, Борис Петрович? Может, и не разгрызть нам сей Орешек?
Фельдмаршал взглянул на Петра отечными глазами, подумал, потом ответил спокойно, совершенно уверенно:
– С чего же не разгрызть, государь? Управимся.
Петр сердито напомнил:
– Ты и под Нарвою грозил управиться, однако же преславную получили мы конфузию...
Борис Петрович не отрывая глаз смотрел на Петра.
– Что выпялился?
Шереметев вновь стал вертеть перстень на пальце. Грустная улыбка тронула его большой рот, он вздохнул, покачал головой.
– Говори!
– приказал Петр.
– И скажу!
– ответил Шереметев сурово.
– Отчего же не сказать? Я тебе, государь, завсегда все говорю, не таюсь...
Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил своим сипловатым, приятным, мягким голосом:
– Ты, государь, изволил мне Нарву напомнить. Что ж, помню. Горький был день, горше на моем веку не изведывал. И срам тот на смертном одре вспомню. Но еще помню и помнить буду, как на совете и пред твоими царскими очами и пред иными генералами я, впоперек изменнику, змию, подсылу герцогу де Кроа, свою диспозицию объявил: блокировать город малою толикою войска, а со всем большим войском идти против брата твоего короля Карла и дать ему сражение, в котором бы все наши войска соединились. Но диспозиция моя, государь, уважена не была, ты меня изволил по носу щелкнуть и сказать: "Заврался ты нынче, Борис Петрович, сколь опытному в воинском искусстве кавалеру герцогу перечишь". А теперь ты и сам, государь, ведаешь, кто прав был - я али доблестный кавалер де Кроа. Так не кори же за то, в чем моей вины нету... А ныне мы здесь счастливо обретаемся без подсылов и изменников, ты, да я, да Аникита Иванович князь Репнин. И не посрамим русского имени, возвернем древний наш Орешек под твою державу, коли занадобится - и живота не пощадим... Трудно будет? Потрудимся, нам ныне не привыкать трудиться, мы выученики твои, а у тебя руки в мозолях и сам ты первый на Руси работник... Так я говорю, Аникита Иванович?
Репнин ответил издали:
– Так, господин генерал-фельдмаршал, так, истинно...
Петр вынул из кармана большой красный фуляр, громко, трубно высморкался, утер лицо. А когда собрался совет и генералы, полковники, капитаны сели по лавкам, Петр был тверд, спокоен и говорил со своей обычной жесткостью:
– Шведа мы зачали с богом бивать. Биты заносчивые сии армии в Лифляндии господином достойнейшим нашим фельдмаршалом Шереметевым. Брат командира крепости Нотебург, Шлиппенбах, от нашего российского оружия бежал к Сагнице - за двадцать верст от боя, не помня себя. Сей же Шлиппенбах от Гуммельгофа в Пернов бежал. Я для того об сем ныне напоминаю, что стоим мы под стенами фортеции Нотебург и непременно должны сию крепость взять и Неву тем самым в ладожском ее устье очистить. Кто какие имеет по делу мнения?