Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Когда взошло негреющее красное солнце, лодки и струги подвезли к фортеции охотников с гранатами. С горящими фитилями в зубах охотники стремительно поднимались по гнущимся лестницам, выхватывали из сумок гранаты, скусывали, швыряли на стены. Шереметев медленно перекрестился, низко поклонился Петру, поправил на себе пояс, саблю, пошел к реке...
– Ты побереги себя-то!
– со сдержанной нежностью сказал Петр.
– Горячо там...
Генерал-фельдмаршал шел не торопясь, холодно и спокойно глядя вперед своими круглыми орлиными глазами. Рябов подал ему верейку. Он сел, лодка рванулась вперед. Шведы
А внизу подвезенные пушки били по заделанному шведами пролому прямой наводкой: сыпался камень, рушились бревна и надолбы, отваливались железные ежи.
Петру с мыса было видно, как шведы бежали с боевых башен, как Меншиков, который уже давно переправился на остров, без кафтана, в шелковой, словно пылающей яркой рубашке, с тяжелой саблей в руке - рубился на стене. Иногда и его и сверкающие доспехи Шереметева затягивало дымом и копотью, и тогда казалось, что оба они погибли, но налетал ветер, и опять делалось видно, как бьются генерал-фельдмаршал Шереметев и бомбардирский поручик Меншиков, как редеют вокруг них защитники цитадели и как все больше и больше и на башнях и на стенах - русских солдат...
– Шаутбенахт господин Иевлев пошел!
– сказал Петр, глядя в трубу. Видишь, Аникита Иванович?
Репнин, раненный в самом начале нынешнего штурма шальной пулей, с трудом взял трубу, посмотрел: было видно, как Иевлев, хромая, в своем зеленом мундире, с высоко поднятой шпагой, бежит к пролому в стене и как валит за ним лавина матросов в коротких бострогах и вязаных шапках на одно ухо. Сверху в моряков пальнули картечью, несколько человек упали, но голова штурмующей колонны уже влилась в пролом, бились там ножами, палашами, резались вплотную, душили шведов голыми руками. Перед Сильвестром Петровичем был двор крепости, окровавленные булыжники, брошенное шведское оружие, тела убитых...
А на крепостной башне, над воротами в это время появился высокого роста старик с развевающейся седой бородой. Он был один - сутуловатый, суровый, костистый, с большой подзорной трубой в руке. Долго, очень долго он осматривался в эту трубу, и красное осеннее солнце играло в его латах, в наплечниках, в пластинках шлема.
– Кто таков?
– спросил Петр.
– Дружок нашему фельдмаршалу!
– усмехнулся Репнин.
– Брат того Шлиппенбаха, которого он все сие время по Лифляндии гонял. Осматривается. Смотрит - и не верит! Нет, господин Шлиппенбах, так оно и есть. Худо вам, вовсе худо...
Опустив трубу, старик еще постоял, потом махнул длинной рукой и совсем сгорбился. А на башне, где только что развевался шведский флаг со львом, стала медленно подниматься косо оторванная белая тряпка...
– Виктория!
– тихо сказал Петр.
– Кончены шведы, Аникита Иванович.
– Здесь кончены!
– осторожно ответил Репнин.
Генерал-фельдмаршал Шереметев в это самое время, осторожно ступая ушибленной в баталии ногой, спускался к лодке. Он был так же спокоен, как и тогда, когда Рябов вез его на остров,
– Намахался я саблей-то. С отвычки все жилочки ноют. А может, и старость на дворе, - как разумеешь, Сильвестр Петрович? Беспокойно живем...
Сильвестр Петрович ответил, набивая трубочку:
– Да и то не дети, господин генерал-фельдмаршал...
– Не дети, не дети, а человек с дюжину порубил!
– сказал Меншиков. Меня, братие, голыми руками не возьмешь. Один, вижу, бежит, выпучился, шпажонку вон как вздел...
Шереметев с Иевлевым переглянулись, потупились.
Лодка врезалась в пологий берег.
К воде, навстречу победителям, выставив плечо вперед, отмахиваясь ладонью, сияя, быстро шел Петр Алексеевич. Барабанщики, выстроившись в ряд, били отбой. Справа, чуть впереди, стоял Ванятка, палочки в его маленьких крепких руках взлетали легко, брови были насуплены, весь вид говорил: "Нелегкая, да важная наша работа - барабанить!"
– Господам победителям виват!
– негромко, но с силой и гордостью произнес Петр.
– Виват, други мои добрые, сыны отечества истинные!
5. ПОГОДЯ
У государева шатра стояли тележки, к Петру Алексеевичу приехали купцы - из Москвы, из Архангельска, из Вологды, из Ярославля. Один богатей сухой, в морщинах, с жидкой бородой, - кланяясь Меншикову, говорил:
– Доподлинно ведаем, господин, шведские купцы сложились, деньги собрали немалые, с гонцом отослали те деньги королю Карлу, дабы не сдавал он свою крепость, что стережет выход к морю - Балтийскому, что ли, как его звать-то. Шведским негоциантам мы имеем чем ответить. Поклонись Петру Алексеевичу, приехали, дескать, к его милости, припадаем, дескать, к его стопам - не обессудь, прими, собрали по малости, - я чай, сгодится для походу. Не нынче-завтра час наступит, будем и мы с барышом нашими товарами торговать...
Петр, веселый, молодой, словно в давно минувшие дни строения переяславского потешного флота, блестя карими глазами, быстро писал, стоя у высокой, сколоченной из неструганых досок конторки, письмо Апраксину, разговаривая в это же время с Борисом Петровичем Шереметевым...
"Объявляю вашей милости, что помощью победодавца бога, крепость сия, по жестоком, чрезвычайном, трудном и кровавом приступе, сдалась на аккорд..."
– Так кого же, Петр Алексеевич?
– спросил Шереметев.
– Дело не шутошное. Цитадель побита крепко, многие работы надобно начинать, да и швед не замедлит ее обратно отбить...
– Кого, как не Данилыча!
– спокойно ответил Петр.
– Ему и быть комендантом. За ним спокойно, сделает все как надо...
– Данилыча - добро!
– согласился Шереметев и стал читать заготовленный лист про ремонтные работы во вновь отвоеванной крепости. Петр, слушая и хмуря брови, писал другое письмо на Москву - Ромодановскому, корил князя-кесаря, что больно медленно шлет аптекарей и лекарей, отчего некоторые ранее своего времени померли злою смертью. Не дописав, сказал Шереметеву: