Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
– Ну, Сильвестр Петрович, с викторией вас, господа. Рассуждали мы с князем Репниным, как плыли сюда в лодке: как награждать вас, храбрецов. В разряде не сыскано, такого бывалого - не случалось, брать корабли на море эдаким манером. Надобно в сундуках искать, как делалось, ибо и не чаем, чем чествовать ероев...
Петр сказал Шереметеву в ответ:
– Медаль выбьем с надписом "Небываемое бывает". Так, Сильвестр?
Рябов, стоя поодаль, одолжившись у солдата преображенца пластырем, заклеивал себе ранку на шее.
– Выходит, оно и есть - Балтийское море?
– спросил
Иван Савватеевич обернулся, сказал всердцах:
– Вот я тебе ужо уши-то надеру!
Ванятка попятился, раскрыв от удивления рот.
– Родного отца не признал?
– сказал кормщик.
– Тебе кто велел на абордаж идти?
Ванятка подумал, потом ответил:
– Мне, тятя, никто не велел, да барабанщики как пошли в лодью - от гвардии, я и рассуди - от моряков-то ни единого нету барабанщика. Что станешь делать? Пошел...
– Пошел, - передразнил Иван Савватеевич.
– Тожа барабанщик! Больно ты нужен здесь. Где барабан-то твой?
– В воду канул, как мы с кораблем сцепились!
– сообщил Ванятка.
– Вот, одни колотушки остались. И как я его не углядел. Ремень был прелый, что ли... А колотушки есть...
И показал отцу барабанные палочки.
– Теперь взыщут!
– посулил Рябов.
Ванятка вздохнул:
– Пороть будут?
– И пора бы за все твои прегрешения...
– Не выпорют!
– сказал Ванятка.
– Я себе еще добуду.
Они стояли рядом у борта плененного корабля, смотрели вдаль, в тающий под лучами утреннего солнца туман, оглядывали бегучие воды залива.
– Море оно, Балтийское, тятя?
– опять спросил Ванятка.
– Море подальше будет!
– сказал Рябов.
– А где мы с тобой нынче, лапушка, то - залив.
Ванятка огляделся по сторонам - не любил, чтоб люди слышали, как отец называет его лапушкой. Но поблизости никого не было.
– Залив-то морской?
– Морской.
– Выходит - дошли? Долго шли...
– А все ж пришли!
– Пришли, да солдаты говорят: еще баталии будут. Ждут - огрызаться станет швед; крепок, говорят, воевать, не научен сдаваться в плен.
– Жгуча крапива родится, да во щах уварится!
– усмехнулся Рябов и привлек к себе Ванятку.
Тот, оглянувшись, не видят ли люди, сам прижался к отцу. Так они стояли долго, молчали и смотрели вдаль - туда, где открывался простор Балтики.
Когда возвращались в лодке, Петр говорил:
– Нынче исправим, бог даст, штандарт наш. Имели мы Белое, Каспийское и Азовское, нынче дадим орлу исконное, наше - Балтийское. Встанем на четырех морях...
Ногтем он выскреб пепел из трубки, попросил табаку. Кнастера ни у кого не было. Рябов протянул царю свой кисет из рыбьего пузыря.
– Что за зелье?
– спросил Петр.
– Корешок резаный, заправлен травою - донником...
Петр раскурил трубку, пустил ноздрями густые струи дыма, заговорил неторопливо, словно отдыхая после бранного труда:
– Так-то, господин первый лоцман! Потрудились на Двине, зачали ныне трудиться на Неве. Нелегок будет, чую, сей наш труд. К Архангельску ты и не думай возвращаться. Разведаешь мне здешние
И, повернувшись к Ванятке, спросил:
– Будет так, господин флоту корабельного барабанщик?
Ванятка, вспомнив про канувший в воду барабан, заробел. Рябов ответил за сына, задумчиво, не спеша:
– Коли море, государь, наше, то и флоту на нем быть нашему, российскому. А что нелегок будет сей труд - то оно верно. Вишь, не ушла шведская эскадра, стоит, ждет своего часа...
Петр взял трубу, всмотрелся: на заливе далеко-далеко виднелись мачты и реи неподвижно стоящих кораблей эскадры адмирала Нуммерса...
4. КРЕПОСТЬ НА ЗАЯЧЬЕМ ОСТРОВЕ
Весь этот день в русском лагере спали все - от обозных солдат до генералов и самого фельдмаршала Шереметева. Только караульщики похаживали над тихо плещущими водами Невы, позевывали да перекликались:
– Слу-ушай!
– Послу-ушивай!
Когда посвежело, собрался совет, на котором Петру и Меншикову присудили ордена святого Андрея Первозванного. Возлагать орденские знаки совет велел старейшему кавалеру сего ордена Алексею Федоровичу Головину. Царь перед мгновением церемонии замешкался с делами, первым подошел Меншиков в парчовом с жемчугами кафтане, в пышных кружевах, взял левой рукой ленту, правой - орден и драгоценные каменья; едва поклонившись, отвернулся от Головина. Тот поджал губы, покачал головой. В шатер плечом вперед, торопясь и стесняясь, вошел Петр, принял в большую руку и ленту и орден с каменьями, поклонился совету. Лицо у него в эти секунды было детски беспомощное, открытое, счастливое. Аникита Иванович Репнин, выйдя из шатра, махнул платком, тотчас же загремели все пушки - и русские и взятые у шведов...
Еще не отгремели орудийные залпы, когда из кузни города Ниена принесли первые медали, выбитые по приказу Петра. На медалях можно было прочитать: "Небываемое бывает". Солдаты и офицеры, участвовавшие в пленении "Астрильда" и "Гедеана", построились возле березовой рощицы - вдоль пологого, болотистого берега Невы. Петр, торопясь, кося глазами, как всегда во время торжеств и церемоний, прикладывал каждому к груди медаль; солдат, либо сержант, либо офицер прижимал награду ладонью, точно она могла прилепиться. Все делалось в тишине, в молчании, никто не знал, как должно производить такие церемонии. Рябов тоже получил медаль, посмотрел на нее, положил в глубокий карман...
Когда Петр вернулся в шатер, Меншиков, стоя возле высокой конторки, потея и сердясь, писал письмо на Москву, приставляя одну к другой буквы:
"...господин же капитан соизволил ходить в море, и я при нем был, и возвратились не без счастья: два корабля неприятельские со знамены, и с пушки, и со всякими припасами взяли. И люди неприятельские многие побиты. Сего же дня дадеся мне честь - кавалер. За сим здравствуйте, мои любезнейшие. Писано в крепости Ниеншанц - ныне Шлотбург".
И подписался: