Россия молодая (Книга 2)
Шрифт:
Русских матросов не хватило, датчане ссорились, просили русского матроса посидеть еще в двух домах, - там, дескать, ждут, старый дедушка хочет посмотреть, ругается, что так и умрет, не повидавши, а ходить уже не может, обезножил. И дети плачут - сели за стол, а русского не хватило... Почему иным во всем везет, а другим ни в чем нет удачи? Окорок спекли на вертеле, а сосед не отдает своего русского гостя, ну что это такое в самом деле!
Рябов с сыном побывал в пяти домах, а в шестой не пошел, утомился. Датчанин, оставшись без русского гостя, сказал, что раз так, он теперь домой не пойдет, а отправится на русский корабль, ему не житье
– Тоже угостим, - говорил он, - верно, Ванятка? У нас, брат, особые пироги, дело такое, вам не понять. Пи-ро-ги!
– Кухен!
– сказал молодой Рябов.
– Кухен!
– подтвердил кормщик и широко раскинул руки.
– Вон, брат, какой кухен! Женка у меня мастерица, как испечет - ахнешь! Да ты, милый, не раздумывай, собирайся и приезжай. Доплыть-то не больно долго, живо обернешься...
По домам ходили музыканты, играли степенные, медленные танцы, в комнатах стало тесно, танцевали на улицах. К рассвету гости с русских кораблей, датские матросы, ремесленники, купцы, датчанки с дочерьми, с маленькими детьми на руках, важные министры королевского двора, пышно одетые послы и посланники, резиденты и жены высокопоставленных особ в богатых экипажах и каретах, верхами на рослых лошадях, - все собрались на площади Ратуши: одни веселиться, другие смотреть, как веселятся. Здесь, на площади, пылали смоляные факелы, датчане плясали танец с подпрыгиваниями и приседаниями. Девушки хватали за руки русских матросов, тянули в круг. Те сначала упирались, потом, подбодряемые друзьями, шли с хороводом.
– Это кто же там стоит в стороне?
– спросил Сильвестр Петрович бургомистра.
– Вон, возле кареты. Все время один. Кто таков?
Бургомистр ответил со вздохом:
– Сэр Реджер Риплей - резидент английского королевства...
– Реджер Риплей?
– почти спокойно переспросил Иевлев.
– Не был ли он в России?
– Он был везде, - сказал бургомистр.
– В давние времена он торговал пушками. Впрочем, и нынче он продал шведам немало огнестрельного оружия...
Помолчав, бургомистр еще раз вздохнул:
– Конечно, нам не следовало приглашать его на праздник, господин вице-адмирал, но не судите меня строго: трудно быть бургомистром столицы маленького королевства...
Когда Сильвестр Петрович со своими офицерами возвращался на корабль, его догнал капитан над портом. Было уже совсем светло, день обещал быть погожим, солнце, едва вынырнув, стало сразу же нагревать крыши, стены домов, брусчатку мостовых.
– Добрый день наступает и несет добрые вести!
– произнес капитан над портом.
– Хорошие вести, господин вице-адмирал. Очень хорошие вести...
Старик, запыхавшись, остановился, утер лицо платком. Остановился и Иевлев с офицерами.
– Его превосходительство адмирал Голицын в баталии у Гренгама наголову разбил шведский флот, - сказал капитан над портом.
– Четыре шведских корабля сдались, взято более ста пушек и около пятисот пленных. Сия виктория учинена несмотря на то, что вблизи сражения крейсировал флот англичан под командованием сэра Джона Норриса. Виват, господа!
– Виват!
– закричали офицеры.
– Качать капитана над портом!
Дюжие руки подхватили старика, треуголка
– Благодарю вас, господа!
– вскрикивал он.
– Весьма вам благодарен! Но сие не слишком полезно для меня...
Весть о новой виктории тотчас же разнеслась по всем трем кораблям эскадры. Матросы разузнали подробности сражения, навигаторы разложили морские карты, прикидывая, как все случилось. Уже было известно, как попалась шведская эскадра в тесноту между мелями, как Голицын приказал начать абордаж, как спасся шведский адмирал. Говорили и об аглицких кораблях, которые испугались подать сикурс своим дружкам.
В каюте Сильвестра Петровича сидел только что приехавший посол Василий Лукич Долгоруков, матрос-цирюльник брил его дебелое, толстое лицо с тремя подбородками. Дипломат рассказывал:
– Аглицкий король слишком поиздержался на свою эскадру в здешних водах, сам жаловался, что-де более шестисот тысяч фунтов ему Норрис обошелся, да страшится король нашего могущества на морях. Многие верные люди говорят, что шведы к миру готовы, англичане лишь тому миру совершиться не дают, обнадеживают помощью, а то и пугают...
Цирюльник ушел, Василий Лукич сладко потянулся, щуря умные глазки, произнес:
– О, сколь на душе легко, когда в своем доме обретаешься, хоть дом сей и на шаткой стихии воды стоит. Устал я, господин вице-адмирал, так устал, что и слов не имею рассказать. Бывало с покойным Измайловым мы о том толковали: нет дела более тяжкого, чем наше - дипломатия...
В четыре часа пополудни Сильвестр Петрович с Долгоруковым съехал на берег встречать гроб с останками князя Андрея Яковлевича Хилкова. На пристани уже стояли русские матросы в парадных мундирах с ружьями на караул. Мост и набережные порта были запружены толпами жителей Копенгагена. Вдоль всей дороги, по которой должен был следовать траурный кортеж, выстроились датские солдаты в своих коротких мундирчиках, в лакированных треуголках с кокардами.
– Ишь - солдат поставили!
– угрюмо заметил Долгоруков.
– На всякий случай господа датские министры позаботились...
– Народ здесь чествовал нас чрезвычайно!
– сказал Иевлев.
– Истинно с открытою душою...
– То народ, а то министры, - перебил всердцах Долгоруков.
– Министров здесь фунтами покупают...
Свинцовый гроб с телом Андрея Яковлевича Хилкова, протомившегося в плену девятнадцать лет, везли на пушечном лафете, запряженном вороными конями. Всадники в черных скорбных одеждах, в шлемах с черными перьями, в черных латах сопровождали гроб, держа в руках по опрокинутому погасшему факелу. Легкий теплый ветер трепал плюмажи, флажки и знамена, нес запах водорослей, запах близкого моря.
Медленно били барабаны, торжественно пели горны, трубили трубы.
Советник посольства - тоже в черном платье - нес на бархатной подушке сверток, перевязанный бечевкой и запечатанный красным сургучом. То был труд умершего Хилкова, его история России. Еще несли на подушке перо, пожелтевшее и сломанное, которым писал Андрей Яковлевич, и простую чернильницу, которая сопровождала его в длинных странствиях по шведским тюрьмам.
Когда тяжелый свинцовый гроб поднимали на шканцы "Гавриила", Пустовойтов махнул платком. Матросы разом ударили из ружей, загремели пушки эскадры и все датские береговые батареи. Сильвестр Петрович с Рябовым покрыли гроб русским флагом, четыре матроса встали в почетном карауле.