Россия молодая. Книга 2
Шрифт:
Шведы не сразу поняли беду. На головной лодье шел Меншиков, на другой – Голицын. Репнина и Шереметева Петр оставил при себе – на берегу; оттуда в подзорные трубы они смотрели, как штурмующие ставили к стенам лестницы, как взбегали наверх, как шведы, опомнившись, сбрасывали их с девятисаженной высоты на камни, как лили на штурмующих кипяток, расплавленную смолу, свинец...
Лодьи, лодки, струги ссаживали солдат, те, закрываясь мешками с козьей шерстью, шли к стене – по телам убитых и сброшенных вниз шведами-копейщиками, а суда возвращались за новыми и новыми подкреплениями. Два фрегата – «Святой Дух» и «Курьер» – тоже подвозили солдат и матросов.
– Стоять по местам! Слушать мою команду! С сего мгновения я командир корабля! Который морского дела служитель, шведского огня убоявшись, свое воинское дело и долг позабудет – пристрелю на месте, как собаку...
Дворянин Спафариев уже в матросском бостроге, в вязаной шапке, перебирая ногами, стоял неподалеку, мелко крестился. Мичман крикнул ему:
– Ей, матрос Спафариев! К делу! Живо!
Того отшвырнуло к пушке, где велено ему было подавать ядра, констапель в бешенстве наподдал ему сапогом, недоросль завертелся волчком. С визгом возле самой головы мичмана пролетел сноп картечи, фрегат швартовался возле острова, весь левый борт бил из пушек, прикрывая своих людей. Рядом перевернулась большая лодья, в струг ударило ядро. Трупы медленно плыли по Неве.
Когда взошло негреющее красное солнце, лодки и струги подвезли к фортеции охотников с гранатами. С горящими фитилями в зубах охотники стремительно поднимались по гнущимся лестницам, выхватывали из сумок гранаты, скусывали, швыряли на стены. Шереметев медленно перекрестился, низко поклонился Петру, поправил на себе пояс, саблю, пошел к реке...
– Ты побереги себя-то! – со сдержанной нежностью сказал Петр. – Горячо там...
Генерал-фельдмаршал шел не торопясь, холодно и спокойно глядя вперед своими круглыми орлиными глазами. Рябов подал ему верейку. Он сел, лодка рванулась вперед. Шведы увидели сверкающие доспехи Бориса Петровича – по нем стали бить, он сидел неподвижно, вертел перстень на пальце. Войско на острове встретило его восторженным, длинным хриплым «ура», он пошел к штурмовой лестнице, взялся руками в перчатках с раструбами, по-молодому быстро поднялся наверх – в самое пекло рукопашного боя...
А внизу подвезенные пушки били по заделанному шведами пролому прямой наводкой: сыпался камень, рушились бревна и надолбы, отваливались железные ежи.
Петру с мыса было видно, как шведы бежали с боевых башен, как Меншиков, который уже давно переправился на остров, без кафтана, в шелковой, словно пылающей яркой рубашке, с тяжелой саблей в руке – рубился на стене. Иногда и его и сверкающие доспехи Шереметева затягивало дымом и копотью, и тогда казалось, что оба они погибли, но налетал ветер, и опять делалось видно, как бьются генерал-фельдмаршал Шереметев и бомбардирский поручик Меншиков, как редеют вокруг них защитники цитадели и как все больше и больше и на башнях и на стенах – русских солдат...
– Шаутбенахт господин Иевлев пошел! – сказал Петр, глядя в трубу. – Видишь, Аникита Иванович?
Репнин, раненный в самом начале нынешнего штурма шальной пулей, с трудом взял трубу, посмотрел: было видно, как Иевлев, хромая, в своем зеленом мундире, с высоко поднятой шпагой, бежит к пролому в стене и как валит за ним лавина матросов в коротких бострогах и вязаных шапках на одно ухо. Сверху в моряков пальнули картечью, несколько человек упали, но голова штурмующей колонны уже влилась в пролом, бились там ножами, палашами, резались вплотную, душили шведов голыми руками. Перед Сильвестром Петровичем был двор крепости, окровавленные булыжники, брошенное шведское оружие, тела убитых...
А на крепостной башне, над воротами в это время появился высокого роста старик с развевающейся седой бородой. Он был один – сутуловатый, суровый, костистый, с большой подзорной трубой в руке. Долго, очень долго он осматривался в эту трубу, и красное осеннее солнце играло в его латах, в наплечниках, в пластинках шлема.
– Кто таков? – спросил Петр.
– Дружок нашему фельдмаршалу! – усмехнулся Репнин. – Брат того Шлиппенбаха, которого он все сие время по Лифляндии гонял. Осматривается. Смотрит – и не верит! Нет, господин Шлиппенбах, так оно и есть. Худо вам, вовсе худо...
Опустив трубу, старик еще постоял, потом махнул длинной рукой и совсем сгорбился. А на башне, где только что развевался шведский флаг со львом, стала медленно подниматься косо оторванная белая тряпка...
– Виктория! – тихо сказал Петр. – Кончены шведы, Аникита Иванович.
– Здесь кончены! – осторожно ответил Репнин.
Генерал-фельдмаршал Шереметев в это самое время, осторожно ступая ушибленной в баталии ногой, спускался к лодке. Он был так же спокоен, как и тогда, когда Рябов вез его на остров, только лицо его потемнело от копоти да во всех движениях видна была усталость. За ним в верейку сели Меншиков и Сильвестр Петрович. Все молчали. Рябов сильно навалился на весла, пошел обходить фрегаты и скопившиеся здесь лодьи. Уже неподалеку от своего берега Борис Петрович сказал с усмешкой:
– Намахался я саблей-то. С отвычки все жилочки ноют. А может, и старость на дворе, – как разумеешь, Сильвестр Петрович? Беспокойно живем...
Сильвестр Петрович ответил, набивая трубочку:
– Да и то не дети, господин генерал-фельдмаршал...
– Не дети, не дети, а человек с дюжину порубил! – сказал Меншиков. – Меня, братие, голыми руками не возьмешь. Один, вижу, бежит, выпучился, шпажонку вон как вздел...
Шереметев с Иевлевым переглянулись, потупились.
Лодка врезалась в пологий берег.
К воде, навстречу победителям, выставив плечо вперед, отмахиваясь ладонью, сияя, быстро шел Петр Алексеевич. Барабанщики, выстроившись в ряд, били отбой. Справа, чуть впереди, стоял Ванятка, палочки в его маленьких крепких руках взлетали легко, брови были насуплены, весь вид говорил: «Нелегкая, да важная наша работа – барабанить!»
– Господам победителям виват! – негромко, но с силой и гордостью произнес Петр. – Виват, други мои добрые, сыны отечества истинные!
5. ПОГОДЯ
У государева шатра стояли тележки, к Петру Алексеевичу приехали купцы – из Москвы, из Архангельска, из Вологды, из Ярославля. Один богатей – сухой, в морщинах, с жидкой бородой, – кланяясь Меншикову, говорил:
– Доподлинно ведаем, господин, шведские купцы сложились, деньги собрали немалые, с гонцом отослали те деньги королю Карлу, дабы не сдавал он свою крепость, что стережет выход к морю – Балтийскому, что ли, как его звать-то. Шведским негоциантам мы имеем чем ответить. Поклонись Петру Алексеевичу, приехали, дескать, к его милости, припадаем, дескать, к его стопам – не обессудь, прими, собрали по малости, – я чай, сгодится для походу. Не нынче-завтра час наступит, будем и мы с барышом нашими товарами торговать...