Россия в концлагере
Шрифт:
– Не хуже твоей спартакиады.
– В качестве халтуры спартакиада придумана совсем не так глупо.
– Я и не говорю, что глупо. Моя работа тоже не так глупа, - как может показаться. Вот приехал сюда выяснять, чем было вызвано восстание.
– Тут и выяснять нечего.
Королев надел на себя рубаху и стал напяливать свою сбрую - пояс и ремень с наганом.
– Надо выяснять. Не везде же идут восстания. Головка отделения разворовала фонды питания. Вот заключенные и полезли на стенку.
– И за это их отправили на тот свет.
– Ничего не поделаешь. Авторитет власти. У заключенных были другие способы обжаловать действия администрации, - в тоне Королева
Я недоуменно посмотрел на него и помолчал. Королев передернул плечами, неуверенно, как бы оправдываясь.
– Ты начинаешь говорить, как передовица из «Перековки». Ты вот в Москве, будучи в ЦК комсомола, попытался обжаловать действия - что вышло?
– Ничего не поделаешь, революционная дисциплина. Мы не вправе спрашивать руководство партии, зачем оно делает то или это. Тут, как на войне. Приказывают - делай. А зачем - не наше дело.
В Москве Королев в таком тоне не разговаривал. Какие бы у него там ни были точки зрения, он их отстаивал. По-видимому, низовая работа нелегко ему далась. Снова помолчали.
– Знаешь, что?
– сказал Королев.
– Бросим эти разговоры. Я знаю, что ты мне можешь сказать. Вот канал этот идиотски построили. Все идет несколько хуже, чем думали. А все-таки идет. И нам приходится идти. Хочешь - иди добровольно. Не хочешь - силой потянут. Что тут и говорить, - морщины на лице Королева стали глубже и суровее.
– Ты мне лучше скажи, как ты сам думаешь устраиваться здесь.
Я коротко рассказал более или менее правдоподобную теорию моего дальнейшего устройства в лагере - этого устройства мне оставалось уже меньше месяца. Королев кивал головой одобрительно.
– Главное, твоего сына надо вытащить. Приеду в Медгору - поговорю с Успенским. Надо бы ему к осени отсюда изъяться. А тебя, если проведешь спартакиаду, устроим инструктором в Гулаге. Во всесоюзном масштабе будешь работать.
– Я пробовал и во всесоюзном.
– Ну, что делать? Зря мы тогда с тобой сорвались. Нужно бы политичнее. Вот, пять лет верчусь, как навоз в проруби. Понимаешь, жену жилищной площади в Москве лишили. Вот это уж свинство.
– Почему же ты ее сюда не выпишешь?
– Сюда? Да я и недели на одном месте не сижу. Все в разъездах. Да и не нужно ей всего этого видеть.
– Никому этого не нужно видеть.
– Неправильно. Коммунисты должны это видеть. Обязательно видеть. Чтобы знать, как оплачивается эта борьба. Чтобы умели жертвовать не только другими, а и собой. Да ты не смейся, смеяться тут нечего. Вот пустили, сволочи, пятьдесят первый полк на усмирение этого лагпункта - это уж преступление.
– Почему преступление?
– Нужно было мобилизовать коммунистов из Медгоры, Петрозаводска. Нельзя пускать армию.
– Так ведь это же войска ГПУ.
– Да, войска ГПУ, но все-таки не коммунисты. Теперь в полку брожение. Один комроты уже убит. Еще одно такое подавление - и черт его знает, куда полк пойдет. Раз мы за это взялись, на своих плечах и выносить нужно. Начали идти - нужно идти до конца.
– Куда идти?
– К социализму.
– в голосе Королева была искусственная и усталая уверенность. Он не глядя на меня, стал собирать свои вещи.
– Скажи мне, где тебя найти в Медгоре. Я в начале августа буду там.
Я сказал, как меня можно будет найти и не сказал, что в начале августа меня ни в лагере, ни вообще в СССР найти по всей вероятности будет невозможно. Мы вместе вышли из гостиницы. Королев навьючил свой чемодан себе на плечо.
– А хорошо бы сейчас в Москву, - сказал он на прощание, - Совсем тут одичаешь и отупеешь.
Для
…Моторка уже стояла у пристани, и в ней кроме меня опять не было ни одного пассажира. Капитан снова предложил мне место в своей кабинке и только попросил не разговаривать: заговорюсь опять и на что-нибудь напоремся. Но мне и не хотелось разговаривать. Может быть, откуда-то из перспективы веков все это и примет какой-нибудь смысл, особенно для людей, склонных доискиваться смысла во всякой бессмыслице. Может быть тогда все то, что сейчас делается в России, найдет свой смысл, уложится на соответствующую классификационную полочку и успокоит чью-то не очень уж метущуюся совесть. Тогда историки определят место российской революции в общем ходе человеческого прогресса, как они определили место татарского нашествия, альбигойских войн, святошей инквизиции, как они весьма вероятно найдут место и величайшей бессмыслице мировой войны. Но это еще пока будет, а сейчас, еще не просвещенный светом широких обобщений, видишь, что никто в сущности из всей этой каши ничего не выиграл. И не выиграет. История имеет великое преимущество сбрасывать со счетов все то, что когда-то было живыми людьми, и что сейчас превращается в удобрение для правнуков. Очень вероятно, что и без этаких удобрений правнуки жили бы лучше дедов, тем более что и им грозит опасность превратиться в удобрение опять-таки для каких-то правнуков.
Тов. Королев при его партийной книжке в кармане и при нагане на боку тоже по существу уже перешел в категорию удобрения. Еще он кое-как рыпается и еще говорит душеспасительные слова о жертве или о сотне тысяч жертв для бессмыслицы Беломорско-Балтийского канала. Если бы он несколько более был сведущ в истории, он вероятно козырнул бы дантовскими «Революция - Сатурн, пожирающий своих детей». Но о Сатурне тов. Королев не имеет никакого понятия. Он просто чувствует, что революция жрет своих детей. Впрочем, с одинаковым аппетитом она лопает и своих отцов. Сколько их уцелело, этих отцов и делателей революции? Какой процент груза знаменитого запломбированного вагона может похвастать хотя бы тем, что они в сделанной ими же революции ходят на свободе? И сколько детей революции, энтузиастов, активистов, Королевых, вот так сгорбясь и прихрамывая, проходят свои последние безрадостные шаги к могиле в какой-нибудь трясине ББК? И сколько существует в буржуазном мире карьеристов, энтузиастов, протестантов и лоботрясов, которые мечтают о мировой революции или о французской революции, и которых эта революция так же задавит и сгноит, как задавила и сгноила тысячи «отцов» и миллионы «детей» великая российская революция. Это, как рулетка. Люди идут на почти магически верный проигрыш. Но идут. Из миллионов один выигрывает.
Вероятно, выиграл Сталин и еще около десятка человек. Может быть, сотня. А все Королевы, Чекалины, Шацы, Подмоклые… Бессмыслица.
ПОБЕЖДЕННЫЕ
На пустой глади Поневецкого затона, у самых шлюзов стояли две огромные волжского типа баржи. Капитан кивнул в их направление головой:
– Баб с ребятишками привезли. Черт его знает, то их выгружают, то снова на баржи садят. Дня три уж тут маринуют.
– А что это за бабы?