Россiя въ концлагере
Шрифт:
Передъ памятью пронеслись торфоразработки, шахты, колхозы, заводы, мeсяцами немытыя лица поваровъ заводскихъ столовокъ, годами недоeдающiе рабочiи Сормова, Коломны, Сталинграда, кочующiе по Средней Азiи таборы раскулаченныхъ донцевъ и кубанцевъ, дагестанская малярiя, эшелоны на БАМ, дeвочка со льдомъ, будущая -- если выживетъ -- мать русскихъ мужчинъ и женщинъ... Хватитъ ли физическихъ силъ?..
Вотъ, я -- изъ крeпчайшей мужицко-поповской семьи, гдe люди умирали "по Мечникову": ихъ клалъ въ гробъ "инстинктъ естественной смерти", я -- въ свое время одинъ изъ сильнeйшихъ {214} физически людей Россiи -- и вотъ въ 42 года я уже сeдъ... Уже здeсь, заграницей, мнe въ первые мeсяцы послe бeгства давали 55-60 лeтъ -- но съ тeхъ поръ я лeтъ на десять помолодeлъ. Но
Не спалось. Я всталъ и вышелъ на крыльцо. Стояла тихая, морозная ночь. Плавными, пушистыми коврами спускались къ Свири заснeженныя поля. Лeвeе -черными точками и пятнами разбросались избы огромнаго села. Ни звука, ни лая, ни огонька...
Вдругъ съ Погры донеслись два-три выстрeла -- обычная исторiя... Потомъ съ юга, съ диковскаго оврага, четко и сухо въ морозномъ воздухe, раздeленные равными -- секундъ въ десять -- промежутками, раздались восемь винтовочныхъ выстрeловъ. Жуть и отвращенiе холодными струйками пробeжали по спинe.
Около мeсяца тому назадъ я сдeлалъ глупость -- пошелъ посмотрeть на диковскiй оврагъ. Онъ начинался въ лeсахъ, верстахъ въ пяти отъ Погры, огибалъ ее полукольцомъ и спускался въ Свирь верстахъ въ трехъ ниже Подпорожья. Въ верховьяхъ -- это была глубокая узкая щель, заваленная трупами разстрeлянныхъ, верстахъ въ двухъ ниже -- оврагъ былъ превращенъ въ братское кладбище лагеря, еще ниже -- въ него сваливали конскую падаль, которую лагерники вырубали топорами для своихъ соцiалистическихъ пиршествъ. Этого оврага я описывать не въ состоянiи. Но эти выстрeлы напомнили мнe о немъ во всей его ужасающей реалистичности. Я почувствовалъ, что у меня начинаютъ дрожать колeни и холодeть въ груди. Я вошелъ въ избу и старательно заложилъ дверь толстымъ деревяннымъ брускомъ. Меня охватывалъ какой-то непреоборимый мистическiй страхъ. Пустыя комнаты огромной избы наполнялись какими-то тeнями и шорохами. Я почти видeлъ, какъ въ углу, подъ пустыми нарами, какая-то съежившаяся старушонка догрызаетъ изсохшую дeтскую руку. Холодный потъ -- не литературный, а настоящiй -- заливалъ очки, и сквозь его капли пятна луннаго свeта на полу начинали принимать чудовищныя очертанiя.
Я очнулся отъ встревоженнаго голоса Юры, который стоялъ рядомъ со мною и крeпко держалъ меня за плечи. Въ комнату вбeжалъ Борисъ. Я плохо понималъ, въ чемъ дeло. Потъ заливалъ лицо, и сердце колотилось, какъ сумасшедшее. Шатаясь, я дошелъ до наръ и сeлъ. На вопросъ Бориса я отвeтилъ: "Такъ, что-то нездоровится". Борисъ пощупалъ пульсъ. Юра положилъ мнe руку на лобъ.
– - Что съ тобой, Ватикъ? Ты весь мокрый...
Борисъ и Юра быстро сняли съ меня бeлье, которое дeйствительно все было мокро, я легъ на нары, и въ дрожащей памяти снова всплывали картины: Одесса и Николаевъ во время голода, людоeды, торфоразработки, Магнитострой, ГПУ, лагерь, диковскiй оврагъ...
НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА
Послe отъeзда въ Москву Якименки и Шацъ, бурная дeятельность ликвидкома нeсколько утихла. Свирьлаговцы слегка {215} пооколачивались -- и уeхали къ себe, оставивъ въ Подпорожьи одного своего представителя. Между нимъ и Видеманомъ шли споры только объ "административно-техническомъ персоналe". Если цинготный крестьянинъ никуда не былъ годенъ, и ни ББК, -- ни Свирьлагъ не хотeли взваливать его на свои пайковыя плечи, то интеллигентъ, даже и цынготный, еще кое-какъ могъ быть использованъ. Поэтому Свирьлагъ пытался получить сколько возможно интеллигенцiи, и поэтому же ББК норовилъ не дать ни души. Въ этомъ торгe между двумя рабовладeльцами мы имeли все-таки нeкоторую возможность изворачиваться. Всe списки лагерниковъ, передаваемыхъ въ Свирьлагъ или оставляемыхъ за ББК, составлялись въ ликвидкомe, подъ техническимъ руководствомъ Надежды Константиновны, а мы съ Юрой переписывали ихъ на пишущей машинкe. Тутъ можно было извернуться. Вопросъ заключался преимущественно въ томъ -- въ какомъ именно направленiи намъ слeдуетъ изворачиваться. ББК былъ вообще "аристократическимъ" лагеремъ -- тамъ кормили лучше и лучше обращались съ заключенными. Какъ кормили и какъ обращались -- я объ этомъ уже писалъ. Выводы о Свирьлагe читатель можетъ сдeлать
Уговорить Надежду Константиновну на нeкоторую служебную некорректность -- было не очень трудно. Она слегка поохала, слегка побранилась -- и наши имена попали въ списки заключенныхъ, оставляемыхъ за Свирьлагомъ.
Это была ошибка и это была грубая ошибка: мы уже начали изворачиваться, еще не собравъ достаточно надежной информацiи. А потомъ стало выясняться. Въ Свирьлагe не только плохо кормятъ -- это еще бы полбeды, но въ Свирьлагe статья 58-6 находится подъ особенно неусыпнымъ контролемъ, отношенiе къ "контръ-революцiонерамъ" особенно звeрское, лагерные пункты всe оплетены колючей проволокой, и даже административныхъ служащихъ выпускаютъ по служебнымъ порученiямъ только на основанiи особыхъ пропусковъ и каждый разъ послe обыска. И, кромe того, Свирьлагъ собирается всeхъ купленныхъ въ ББК интеллигентовъ перебросить на свои отдаленные лагпункты, гдe "адмтехперсонала" не хватало. Мы разыскали по картe (карта висeла на стeнe ликвидкома) эти пункты и пришли въ настроенiе весьма неутeшительное. Свирьлагъ тоже занималъ огромную территорiю, и были пункты, отстоящiе отъ границы на 400 верстъ -- четыреста верстъ ходу по населенной и, слeдовательно, хорошо охраняемой мeстности... Это было совсeмъ плохо. Но наши имена уже были въ Свирьлаговскихъ спискахъ.
Надежда Константиновна наговорила много всякихъ словъ о {216} мужскомъ непостоянствe, Надежда Константиновна весьма убeдительно доказывала мнe, что уже ничего нельзя сдeлать; я отвeчалъ, что для женщины нeтъ ничего невозможнаго -- ce que la femme veut -- Dieu le veut, былъ пущенъ въ ходъ рядъ весьма запутанныхъ лагерно-бюрократическихъ трюковъ, и однажды Надежда Константиновна вошла въ комнатку нашего секретарiата съ видомъ Клеопатры, которая только что и какъ-то очень ловко обставила нeкоего Антонiя... Наши имена были оффицiально изъяты изъ Свирьлага и закрeплены за ББК. Надежда Константиновна сiяла отъ торжества. Юра поцeловалъ ей пальчики, я сказалъ, что вeкъ буду за нее Бога молить, протоколы вести и на машинкe стукать.
Вообще -- послe урчевскаго звeринца, ликвидкомовскiй секретарiатъ казался намъ раемъ земнымъ или, во всякомъ случаe, лагернымъ раемъ. Въ значительной степени это зависeло отъ Надежды Константиновны, отъ ея милой женской суматошливости и покровительственности, отъ ея шутливыхъ препирательствъ съ Юрочкой, котораго она, выражаясь совeтскимъ языкомъ, "взяла на буксиръ", заставила причесываться и даже ногти чистить... Въ свое время Юра счелъ возможнымъ плевать на Добротина, но Надеждe Константиновнe онъ повиновался безпрекословно, безо всякихъ разговоровъ.
Надежда Константиновна была, конечно, очень нервной и не всегда выдержанной женщиной, но всeмъ, кому она могла помочь, она помогала. Бывало придетъ какой-нибудь инженеръ и слезно умоляетъ не отдавать его на растерзанiе Свирьлагу. Конечно, отъ Надежды Константиновны de jure ничего не зависитъ, но мало ли что можно сдeлать въ порядкe низового бумажнаго производства...
– - въ обходъ всякихъ de jure. Однако, такихъ инженеровъ, экономистовъ, врачей и прочихъ -- было слишкомъ много. Надежда Константиновна выслушивала просьбу и начинала кипятиться:
– - Сколько разъ я говорила, что я ничего, совсeмъ ничего не могу сдeлать. Что вы ко мнe пристаете? Идите къ Видеману. Ничего, ничего не могу сдeлать. Пожалуйста, не приставайте.
Замeтивъ выраженiе умоляющей настойчивости на лицe онаго инженера, Надежда Константиновна затыкала уши пальчиками и начинала быстро твердить:
– - Ничего не могу. Не приставайте. Уходите, пожалуйста, а то я разсержусь.
Инженеръ, потоптавшись, уходитъ. Надежда Константиновна, заткнувъ уши и зажмуривъ глаза, продолжала твердить: