Россия в войне 1941-1945
Шрифт:
Другой темой, постоянно повторявшейся в советской прессе, было предостережение «Никогда не сдавайся. Лучше смерть, чем фашистский плен». Советские газеты процитировали, с соответствующими комментариями, ряд писем из Германии, в том числе следующее письмо одной немки, Гертруды Ренн, датированное 2 февраля 1942 г.:
«У нас очень холодно, почти так же холодно, как в России. Нынешней зимой померзла масса картофеля. Этот картофель дают русским, которые пожирают его сырым. В Фаллингбостелле каждую неделю умирают от голода или холода 200-300 русских. Но в конце-то концов они ничего другого и не заслуживают».
В свете того, что стало известно - тогда или позднее - о советских военнопленных в Германии, это письмо, несомненно, звучит весьма правдоподобно. При всем том - особенно в 1942 г.
– к тем солдатам, которым удавалось бежать из немецкого плена (или даже вырваться из немецкого окружения), как правило, относились как к «подозрительным». Часть из них оправдывали, других отправляли в «штрафные батальоны»; были и такие - как мы узнали из недавно опубликованных материалов, - которых отправляли в «трудовые лагеря».
Мне припоминается невеселый разговор с одним советским полковником незадолго до падения Севастополя, где многим тысячам русских было суждено попасть в руки немцев. Полковник сказал:
«Почему оборона Севастополя так непохожа на оборону Тобрука или Сингапура? Не потому ли, что русские больше ненавидят врага, тогда как англичане склонны сдаваться, когда видят, что всякая надежда выстоять потеряна? Не является ли хорошее обращение немцев с английскими военнопленными элементом продуманной политики, имеющей целью помешать англичанам сражаться до последнего человека?»
«Выходит, - заметил я, - что если бы немцы обращались с русскими военнопленными лучше, то Севастополь давно бы уже пал?» - «Нет, - сказал он довольно сердито, - русский солдат, и уж тем более советский матрос, даже не подумает об этом, они смертельно ненавидят каждого немца. К тому же они знают, что, продолжая безнадежную оборону Севастополя до самого конца, они сковывают очень крупные немецкие и румынские силы и тем самым помогают остальному фронту. Здесь мы имеем героизм, но героизм плюс четкие приказы».
Затем я заговорил о Международном Красном Кресте, о Женевской конвенции и так далее. Не лучше было бы, чтобы советским военнопленным обеспечивалась бы, например, какая-то защита со стороны Международного Красного Креста, как это и предлагал Молотов? На это полковник ответил: «Я не очень в этом уверен. Проклятые немцы так или иначе обманут Международный Красный Крест - по крайней мере в том, что касается наших пленных. Мы обращаемся с немецкими военнопленными довольно хорошо, поскольку в конечном счете такая политика себя окупит, - но это не значит, что нам нравится так поступать. Этих свиней кормят лучше, чем миллионы наших мирных граждан, - даже подумать об этом тошно. Но можно ли ожидать от заключения с немцами конвенции о военнопленных чего-нибудь хорошего? Наши войска приняли муки ада и еще не раз побывают в аду, прежде чем мы разделаемся с этой войной. А в таком аду - готов признать это - мысль о том, что стоит только сдаться немцам в плен, как вам будет обеспечена мягкая постель и завтрак - все то, чем пользуются английские пленные, - такая мысль может вредно отразиться на политико-моральном состоянии армии. Не каждый наш солдат герой. Так пусть уж лучше он погибнет, чем сдастся в плен… Ведь это страшная война, более страшная, чем все, что были до сих пор. Больно думать, что наши пленные умирают в немецких лагерях голодной смертью. Но с политической точки зрения немцы совершают колоссальную ошибку. Если бы они обращались с нашими пленными хорошо, это вскоре же стало бы известно. Это звучит чудовищно, но, подвергая наших пленных пыткам и заставляя их умирать голодной смертью, немцы помогают нам».
Интересно, что немцы рассуждали примерно так же; немецкая пропаганда стремилась внушить каждому солдату, что попасть в руки русских для него равносильно самоубийству: его либо тут же расстреляют, либо он умрет медленной, мучительной смертью «в Сибири». Именно это мне говорили все немецкие пленные, которых мне довелось увидеть позднее в донских степях, в Сталинграде и в ходе многих боев после Сталинграда, когда боязнь окружения превратилась для немецкой армии в наваждение и даже привела к некоторым неожиданным ее отходам. Многие эсэсовцы тоже кончали с собой, чтобы не попасть в плен.
Здесь стоит заглянуть немного дальше досталинградского этапа войны и внимательно рассмотреть стадии процесса, начавшегося сразу после падения Ростова. Меры, предпринятые в этот период, можно разбить на три группы. Во-первых, шла «внутренняя» шлифовка офицерского корпуса; она осуществлялась путем повышения в должностях и званиях многих молодых офицеров, проявивших в ходе войны высокую техническую подготовленность, и понижения или увольнения «старых служак»; прецедент уже был создан в 1941 г., когда с ключевых постов в армии сняли таких людей, как Ворошилов и Буденный. Во-вторых, происходила и «внешняя» шлифовка советского офицера - введена была более красивая форма с погонами и золотым галуном. В-третьих, был доведен до логического конца процесс четкого разделения функций командира и комиссара, начавшийся вскоре после падения Ростова. 9 октября было наконец восстановлено единоначалие командира.
Контраст между командиром нового и старого типа был ярко показан в пьесе Корнейчука «Фронт», на которой стоит остановиться несколько подробнее в связи с поднятой вокруг нее большой шумихой.
Основная тема пьесы - конфликт между командующим фронтом, генералом Горловым и его подчиненным, генералом Огневым, командующим одной из армий этого фронта. Горлов - человек приятный, безусловно храбрый и прекрасно зарекомендовавший себя в Гражданскую войну, но совершенно непригодный для современной войны.
Он более или менее добродушно прохаживается по адресу «специалистов» и с гордостью заявляет:
«(Я) …никаких университетов не проходил. Воевать учился не в академиях, а в бою. Я не теоретик, а старый боевой конь». Секрет военного успеха кроется у него в личной храбрости. «…И побьем любого врага, - говорит он, - и не радиосвязью, а геройством, доблестью!» Его окружают угодливые, льстящие ему ничтожества; все это люди, в которых нет ни грана горловской врожденной честности. Среди них мы видим начальника разведотдела, редактора фронтовой газеты, некоего военного корреспондента, начальника связи фронта. Все они обрисованы в острых сатирических тонах.
Центральной фигурой в противоположном лагере является Огнев, молодой генерал, в совершенстве владеющий методами ведения современной войны. Его поддерживает брат Горлова, директор крупного авиазавода, перед ним преклоняется сын самого Горлова. В штабе Горлова царит атмосфера полной беспечности, нередко устраиваются шумные ужины с тостами и хвастливыми речами. Огневу все это внушает отвращение, а брат Горлова, прибывший в инспекционную поездку из Москвы, ошеломлен всем увиденным и сообщает потом в Москву о том, что его брат совершенно не справляется со своими обязанностями. Центральное место в пьесе занимает столкновение двух школ в связи с операцией, которую Горлов полностью проваливает. Положение в конце концов спасает, хотя и дорогой ценой, Огнев с его гораздо более ясным пониманием замыслов немецкого командования и значительно более четкой организацией.