Россия: власть и оппозиция
Шрифт:
Поэтому я сторонник восстановления политического союза республик бывшего СССР. Конечно же, на условиях более устойчивых, нежели те, которые имели место до 1985 года.
— Ну а теперь как вы на этом мрачноватом фоне оцениваете возможность инспирирования гражданской войны непосредственно в России?
— Внутри страны всегда имеются некоторые силы, по разным причинам заинтересованные в стимулировании и развитии гражданской войны. Что касается внешних сил, то, разумеется, силы, инспирирующие гражданскую войну в России, — это те, кто стремится к обескровливанию России… Но мне думается, что таджикский опыт нам надо учесть не только в отношении конфликта с исламом. Крайне важно понять, что в Таджикистане имеет место общезначимый для всего бывшего СССР тип противостояния между псевдофундаментализмом, который в России условно можно сравнить с неким «радикально белым» движением, и советским неотрадиционализмом. Обычно фундаментализм и традиционализм отождествляют, а вот здесь борются именно эти две силы. Это факт общеполитической значимости, ибо именно эти силы будут бороться при существующем раскладе фактически на всей территории бывшего Союза.
При этом так называемые демократы, подключаясь в большей или меньшей степени к этой борьбе, не могут иметь в ней самостоятельного значения, так как они очень быстро теряют свою потенциальную базу. Для того, чтобы «подцепить» к своему движению достаточно мощные слои населения, готовые проливать свою кровь, они обязательно должны перейти от чисто
При этом пропорция примерно такова: 90% грубой грязной работы делает именно религиозное движение, около 7–8 % этой работы приходится на долю националистического движения и не более 1–2% — на долю «демократов», которые должны как бы отмыть всю эту резню перед Западом, представив «лейбл», приемлемый для западного общественного мнения и общественного мнения России.
Такая расстановка сил имеет классический характер. Примерно по этой модели будет строиться, так сказать, псевдофундаменталистский блок и в России. В различных ее регионах с разными оттенками. Там может играть роль и региональный сепаратизм.
В этом смысле в России сегодня идет первая фаза подготовки к гражданской войне. Пока еще не расколот до конца ФНС, пока еще белые и псевдорелигиозные экстремистские организации не выведены из-под этого общедемократического флага и не получили дополнительной свободы. Но этот альянс готовится, и одна из фаз его подготовки — это «Партия 25 апреля», то есть всех, сказавших на референдуме «да, да, нет, да». В этой партии по логике ее существования должны оказаться и Д. Васильев, и многие другие организации антикоммунистическо-патриотического толка, которые на референдум выходили в поддержку Б. Ельцина.
Как видим, перегруппировка сил уже началась. Ее этапы в России — это: сначала апрельские события, потом раскол ФНС, затем — создание новых политических союзов и группировок на фоне ухудшения уровня жизни народа. Что дальше? Дальше — перенесение конфликта в парламент, а из парламента — перенос на национально-религиозную почву с последующим обострением и накаливанием до температуры открытого конфликта…
Общество расколото. А это — одно из условий, создающих угрозу гражданской войны. Режим Б.Ельцина всячески усиливает этот раскол. Все время шельмуются политические противники, продолжается использование лозунга «долой „красно-коричневых“», политического синтеза не происходит. Это значит, что ельцинское руководство заинтересовано в гражданской войне, ибо, сознательно ведя линию на раскол общества, оно тем самым подстегивает конфликт. Радикальная часть президентского окружения работает на это, и президент оказался в данном случае по крайней мере заложником, а возможно, и соучастником. Я этого не знаю и не берусь судить.
И, кто знает, не станут ли своего рода российским Ходжентом Москва и Петербург-Ленинград? А какой-нибудь регион Нижнего Новгорода или Урала займет позицию Гарма, а центральные и южные районы России, так называемый «красный пояс» Москвы — Курск, Липецк и т. д., — могут оказаться в ситуации Куляба… Разумеется, все эти аналогии условны, но, тем не менее, я надеюсь, что они разбудят политическую мысль, и разумными людьми, способными к самостоятельному политическому анализу, могут быть восприняты как предупреждение о реальной и весьма грозной опасности.
Беседу вел Сергей ЭЛЬМАНОВИЧ.
«Правда», 10 августа 1993 г.
Часть VI
Теория и практика политических игр
6.1. Россию ждет распад, а после — собирание
Виталий ЖУРАВЛЕВ: — Сергей Ервандович, каковы причины и обстоятельства, которые привели Вас к занятию политической деятельностью?
— Сфера моих интересов — гуманитарные проблемы, с одной стороны, и математические структуры — с другой. Истории я отдал 10 лет своей жизни. Все это стыковалось на уровне общей теории систем, проблем, связанных с философскими, я бы даже сказал — философско-религиозными аспектами теории развития. Этим я был готов заниматься всю свою жизнь, и политика не приснилась бы мне даже в страшном сне. Но когда начались бурные дела «перс-стройки», я оказался в двусмысленном положении, потому что, будучи в глубокой оппозиции к брежневскому режиму в доперестроечный период, руководя подпольным театром, который открывали, потом закрывали, потом снова открывали, я оказался на волне перестроечных изменений, и меня называли «любимое дитя XXVII Съезда» и так далее. И это к чему-то обязывало. Возникало чувство ответственности за то, чтобы эти преобразования, так хорошо начатые, как бы они не рухнули. Было четко видно, как с точки зрения общественного развития нужно выводить общество в новое качество. Допускаются целые цепи страшных ошибок, говорящих либо о вопиющей безграмотности либо о каких-то не тех мотивах деятельности, которые изначально были заложены в этот реформаторский процесс и которыми пошли миллионы людей, понимавших, что действительно нужны радикальные изменения в жизни нашего общества. Постепенно это стало отдавать тем, что я больше всего ненавижу в жизни уже как человек. Какой-то волей к смерти, некрофилией, желанием любой ценой растоптать, уничтожить, отомстить чему-то такому, с чем был ранее связан. Все эти люди сытно ели, сильно пользовались всеми этими партийными льготами. И теперь это их желание садистически растоптать, все не трансформировать, а обрушить, чтобы причинить не максимальную пользу стране, а максимальный вред этой системе, при этом страна — пусть гибнет под обломками. Все это с постоянно повторяемой фразой: «Мы сломали хребет одному, мы сломали хребет другому» — создает ощущение пыточной камеры, где ломают позвоночник. Это все начало вызывать во мне неприятные чувства двух типов: во-первых, что все это нехорошо, как говорила бабушка, а во-вторых, что все это кончится прямой противоположностью. Эти люди начинают действовать как провокаторы, которые стремятся доказать заведомую порочность ряда идей, изъять их из общественного сознания и, далее, создать возможность для альтернативных типов идеологии, типов управления обществом, которые гораздо ближе к обличаемой ими тоталитарной системе. Чувства тревоги привели к тому, что я стал делиться ими с обществом, потому что они нарастали. Ко мне стали приходить люди, которые эти тревоги разделяли. Мы стали обсуждать, что делать дальше. У всего этого был философский стержень, на который все начало наматываться. Я обнаружил себя в некоторой политической среде и политической ситуации, где вопрос самоопределения стал уже нравственным вопросом. Если ты не самоопределишься, значит ты боишься, значит нарушаешь какие-то свои представления о чести, долге и совести. Для меня это было существенным мотивом и в доперестроечный период, когда говорить два слова поперек было более опасно, чем сегодня плевать в лицо всем нынешним представителям власти. Я начал выступать более резко. Главным результатом перестройки было снять страх в обществе, продемонстрировать, что не все рабы и не все будут колебаться вместе с линией партии, и если она сменит направление,
— Сергей Ервандович, как бы Вы могли охарактеризовать те организационные структуры, которые Вы представляете, и какое место они занимают в политической палитре?
— Я бы не сказал, что у нас есть организационные структуры, у нас есть, скорее, интеллектуальные структуры, интеллектуально-информационные.
Мы обладаем скорее глазами, чем телом. Мы можем видеть процесс, следить его в динамике, получать информацию о процессах в регионах, за пределами России, внутри России. В центре, мной руководимом, сложился блестящий коллектив людей разных возрастов, но живых, сохранивших ту советскую заинтересованность в работе, которая сейчас пропала. Здесь другой климат, другая нравственная ситуация, характеризовавшая для меня коллективы шестидесятых годов, которые двигали космос. Хотелось бы верить, что все лишнее отбрасывается, как в центрифуге, отжимается на края. Естественно, кто-то не выдерживает, кто-то выдерживает, и так постепенно формируется интеллектуальный кулак, штаб, который натягивает нити коммуникации со многими городами, партиями, общественными организациями, просто отдельными людьми. Получается интеллектуальная протоструктура, которая впоследствии может по-разному себя преобразить, в зависимости от того, куда пойдет развитие. Это есть, больше, фактически, ничего нет, но поскольку этим не обладают многие другие организации, то они постоянно тянутся к нам — не ради того, чтобы мы ими руководили, а просто ради того, чтобы точнее составить представление о процессе. Нам кажется, что, какой бы организация не была, если она будет действительно понимать процесс и будет адекватно реагировать, то это не так страшно, как, если она не будет его понимать и будет действовать неадекватно. Это всего хуже, больше вариант катастрофичности развития событий. Катастрофы хотят меньшинство даже из тех людей, которые пока активно содействуют распаду государства, но которые считают, что их это не касается. Но когда они видят весь объем процесса и они видят, что это и их коснется, то и они чуть-чуть притормаживают, а это полезно, с моей точки зрения, для всех участников политического концерта. Вот так мы и ведем диалоги.
— Сергей Ервандович, какой Вы хотели бы видеть Россию, если представить идеальную модель?
— Я бы хотел видеть Россию, прежде всего, взявшую правовой барьер. Ненавижу произвол, хамство «верхов» и низкопоклонство «низов». Эти черты российской действительности надо забыть. Пока Россия не возьмет правовой барьер и граждане действительно не будут видеть себя правозащищенными. Я соблюдаю правила игры и никто не может ничего со мной сделать. Россия должна показать пример многим другим странам мира, как здесь можно обустраивать жизнь. Это первое. Второе. Я хотел бы, чтобы Россия сохранила идеальную, пронзительно-духовную ноту в своей жизни, при которой на фильмы Феллини, идущие широким экраном по всей стране, стояли огромные очереди. В очередях стояли рабочие и студенты, инженеры и деятели партийного аппарата — все вместе. Я знаю, что этого нет на Западе. Там культура занимает совсем другое место. И если говорить, что понимается под капитализмом и социализмом, то я понимаю под капитализмом тип общества, где технологии, подстраивают под себя культуру, а под социализмом — тип общества, где культура доминирует над технологиями, управляет ими и влияет на них, на то, как они внедряются в реальную жизнь. В этом смысле, я хотел бы, чтобы у нас сохранилось социалистическое общество. Если под этим понимать то, что Л говорил, и только это. Это — вторая ос-нова. Третья основа — безусловная приватность. Жизнь должна быть приватной. Она не имеет права сохранить оголтело государственный характер. Должна быть частная сфера жизни, она должна быть расширена. Это право и на частную собственность и все прочес. Она должна получить место в российской действительности. Но я категорически не хотел бы, чтобы Россия становилась капиталистической страной в полном смысле этого слова. Я не вижу реальных возможностей, сделать это, не уничтожив Россию, в сколь-нибудь обозримые сроки. Я вижу, что весь мир движется сегодня в другом направлении, что все эти классические капиталистические атавизмы становятся, практически, гирей для западной цивилизации, что она хотела бы сама их куда-нибудь отбросить, но попробуй отбрось. Я понимаю, что. разворачивание капитализма здесь при существующей ситуации может идти в двух режимах: либо при абсолютной диктатуре, полном произволе и тогда — отбрасывание назад от правового барьера, либо это будет мафиозный капитализм. Выращивать здесь капитализм, сколь-нибудь совместимый с правовыми, культурными и частно-защищенными основами, невозможно. Поэтому я считаю, что Россия двинется в меритократическую сторону, в общество, в котором возникнет гораздо большая социальная дифференциация, но она будет зависеть от социального результата, а не от накопленного богатства. Если эти четыре условия будут, то все остальные совместятся для меня автоматически, потому что в этом случае обладающая огромными потенциалами и сырьевыми, и интеллектуальными, и технологическими Россия очень быстро сделает рывок, займет свое место. Я не хотел бы, чтобы Россия претендовала на мировое господство, считаю порочной и кощунственной саму идею мирового господства, кому бы она ни принадлежала. Россия просто обязана занять свое место среди ведущих мировых государств и двигаться в планетарный синтез XXI века, который возникнет, но это не будет унифицирующим синтезом, это будет полифонический тип строения мировой цивилизации. Идею более плотного объединения в пределах этой мировой цивилизации никуда не денешь, всем придется сосуществовать в ней достаточно плотно, но не теряя в ней своего лица и своего голоса в этом мировом хоре.
— Как Вы думаете, что может произойти в течении ближайших трех месяцев?
— Распад государства. Необратимый, уже начавшийся и все более обостряющийся распад государства. Когда одиннадцать из девятнадцати союзных республик не признают Конституцию Президента, Татарстан вообще заявляет, что он будет действовать отдельно, когда Вологодская область заявляет, что субъект федерации, а почему она, собственно, не субъект, она в праве этом, она должна быть субъектом, постепенно все государственное образование усилиями радикальных реформаторов рассыплется. Поэтому в течение года, полутора-двух произойдет распад государства, а собирание его заново начнется в 1995-96 году. Хотелось бы, чтобы оно носило максимально мирные формы, но, боюсь, что, если распад уже произойдет, то многие наши мечты о правовых гарантиях, о режиме бережения личности останутся мечтами. Не хочу говорить «права человека», когда, о каких правах можно говорить, когда социальные растоптаны, гражданские оскорблены и так далее, но все эти мечты войдут в очень острый конфликт с действительностью, в которой начнется строительство нового государства из осколков. Процесс будет идти при высоких температурах, и наша задача — попытаться управлять этим процессом в той мере, в какой он будет управляем, так, чтобы он не привел к мутациям социальной онкологии того или иного типа.