Российский флот в Средиземноморье

Тарле Евгений Викторович

«По всем ведомостям Блистательная Порта и весь народ Константинополя, — доносил Ушаков 29 августа, — прибытием вспомогательной эскадры бесподобно обрадованы: учтивость, ласковость и доброжелательство во всех случаях совершенны» ¹⁶.

Согласно директиве, полученной из Петербурга, пределы действий эскадры ограничивались районом Египта, Кандии (Крита), Мореи и Венецианского залива, «смотря по нужде и обстоятельствам». В зависимости от последних предлагалось также оказывать содействие находящейся в Средиземном море английской эскадре.

Переговоры с Портой, в которых принял участие и Ушаков, закончились соглашением, по которому соединенные

русская и турецкая эскадры под общим начальством Ушакова должны были следовать в Средиземное море для освобождения от французов захваченных ими Ионических островов.

В биографии Ушакова и в боевой истории России открылась новая славная страница.

Почему именно ему поручили огромной важности военную и дипломатическую функцию, — это, принимая во внимание уже заслуженную им репутацию, понятно само собой.

А почему такое большое политическое предприятие было начато, как оно протекало, как оно окончилось и как Ушаков увенчал себя новыми лаврами уже не только российской, но и всеевропейской славы, — об этом нам говорят те документы, к анализу и изложению которых мы теперь и обратимся.

Вторая половина XVIII в. была временем, когда сплошь и рядом военному вождю приходилось обращаться в дипломата и принимать на месте, не дожидаясь указаний из далекого Петербурга, крайне ответственные решения. Петербургская «обратная почта» приносила ответы Коллегии иностранных дел на запросы иногда через месяц, иногда через полтора после отправления этих запросов с берегов Черного моря или Дуная, а иногда и через три месяца, если запрос отправлялся, например, с Ионических островов. Обстановка вынуждала действовать самостоятельно, случались промахи… И не все полководцы чувствовали в себе призвание к дипломатическим переговорам. Суворов терпеть их не мог и прямо раздражался, когда ему обстоятельства навязывали дипломатические функции.

В противоположность Суворову, Румянцев и Кутузов (в особенности Кутузов) обнаружили замечательные дипломатические способности. Первый навсегда связал свое имя не только с Ларгой и Кагулом, но и с Кучук-Кайнарджийским миром, а второй прославился не только Бородинским боем, но и Бухарестским трактатом, по которому, к полному изумлению всей Европы, Россия получила Бессарабию.

Ушаков в этом отношении должен быть причислен к военным вождям типа Румянцева и Кутузова, хотя по своей стратегии и тактике он уже давно заслужил прозвище «морского Суворова».

Его проницательность, тонкость ума, понимание окружающих, искусно скрытая, но несомненная недоверчивость не только к врагам, но и к «союзникам», и даже главным образом к союзникам, — все это позволило ему совершенно, по существу, самостоятельно вести русскую политику и делать большое русское дело на Средиземном море в течение двух тревожных и критических лет европейской политики одновременно с Суворовым. Многие дипломатические трудности, с которыми они оба сталкивались, происходили от аналогичных причин. Замечу кстати, что Суворов необыкновенно высоко ставил всегда Ушакова.

Суворов терпеть не мог осторожных и увертливых карьеристов-немцев, любивших, на всякий случай, прибавлять чуть ли не к каждому своему высказыванию, что они не знают «наверное» — «nicht bestimmt». И именно поэтому великий полководец ценил твердость и точность Ушакова. Вот что читаем у Бантыш-Каменского: «Суворов, не любивший рассыпать похвалы там, где не следовало, особенно уважал. Федора Федоровича и любил отдавать справедливость его заслугам. В бытность Суворова на севере Италии к нему приехал от Ушакова офицер с бумагами, немец по происхождению. “А что, здоров ли мои друг, Федор Федорович?” —

спросил Суворов. Посланный отвечал: «А, господин адмирал фон-Ушаков?» — «Убирайся ты с твоим фон! — воскликнул Суворов. — Этот титул ты можешь придавать такому-то и такому-то, потому что они нихтбештимтзагеры, немогузнайки, а человек, которого я уважаю, который своими победами сделался грозой для турков, потряс Константинополь и Дарданеллы и который, наконец, начал теперь великое дело освобождения Италии, отняв у французов крепость Корфу, еще никогда не уступавшую открытой силе, этого человека называй всегда просто Федор Федорович!"» ¹⁷.

Ушаков проявил себя как умнейший, тонкий и осторожный дипломат и вместе с тем как человек широкого государственного кругозора.

Случилось, что уже к концу его блестящей деятельности обстоятельства поставили его во главе соединенных морских сил России и Турции сперва для изгнания французов с Ионических островов, чрезвычайно важных в стратегическом отношении для всего хода борьбы на Средиземноморском театре, а затем для операций у берега Италии с целью содействия Суворову в деле очищения последней от войск французской Директории.

Обстановка на Средиземноморском театре создалась чрезвычайно сложная. Генерал Бонапарт, отправившись в мае из Тулона на завоевание Египта, как уже было сказано, захватил по пути остров Мальту и затем, сбив с толку гонявшегося за ним по всему морю Нельсона, благополучно высадил свою армию в Александрии и победоносно двинулся вперед к Каиру, сокрушая сопротивление противника на суше. Но опоздавший Нельсон нашел сопровождавший экспедицию Бонапарта французский флот и одержал большую победу при Абукире 21 июля (1 августа) 1798 г.

Вторжение французов в Египет затрагивало не только английские и турецкие интересы, но и русские, хотя, конечно, в меньшей степени. Укрепление французов на Средиземном море в восточной его части грозило полным превращением Турции во французского вассала, появлением французского флота на Черном море, то есть уничтожением всего того, что было достигнуто Россией в результате как Кучук-Кайнарджийского мира 1774 г., так и Ясского мира 1791 г. Египетская экспедиция с этой точки зрения являлась прямым продолжением и как бы дополнением предшествующих событий: захвата Бонапартом Венеции в 1797 г., занятия числившихся за Венецией, хоть и не всегда реально ей подвластных. Ионических островов, утверждения французов в Адриатическом море. Нечего и говорить, что завоевание Бонапартом почти всего Аппенинского полуострова и утверждение французов в Неаполе и в королевстве Обеих Сицилий делали более осуществимыми все дальнейшие планы и предначертания Директории, связанные со странами Леванта.

Но не только эти причины толкали Павла к войне против Франции. Для него Директория была той же ненавистной революционной «гидрой», как и Конвент, и он считал своей священной обязанностью бороться против этой «гидры». Как и во всем, он решил не следовать примеру матери. Екатерина II. может быть, громче всех в Европе кричала о необходимости сокрушить силой «парижских чудовищ», которых она, конечно, и в самом деле яростно ненавидела и опасалась, — но за все свое царствование не послала против Франции ни одного русского солдата, предпочитая, чтобы другие взяли на себя эту нелегкую борьбу. А Павел именно и желал явиться паладином монархического принципа, спасителем «тронов и алтарей» и т. д. Он и оказался фактически еще до начала XIX столетия царем, установившим мрачной памяти традицию «европейского жандарма», роль которого так долго играл после Павла русский царизм при Александре I и при Николае I.