Рота Шарпа
Шрифт:
Шарп взглянул на Лероя, но выражение лица американца не изменилось.
– Мне очень жаль, Лерой, честное слово.
Лерой пожал плечами. Будучи самым опытным капитаном полка, он надеялся на производство в майоры.
– Никогда ничего не надо ждать от армии. Звать его Коллетт, Джек Коллетт, еще одно честное имя и еще один охотник на лис.
– Мне очень жаль.
Лерой снова двинулся рядом с Шарпом:
– Есть и еще кое-что.
– Что?
Лерой указал кончиком сигары на двор дома, где размещались офицеры, и Шарп, заглянув в ворота, второй раз за утро испытал внезапный шок. Возле кучи багажа, который распаковывал слуга, стоял молодой человек лет двадцати пяти. Шарп никогда раньше его не видел, но форма была слишком знакома: это был мундир Южного Эссекса, даже с серебряным значком «орла», захваченного Шарпом, но этот мундир мог носить только один человек. Изогнутая сабля свисала с цепочки, серебряный свисток покоился в кобуре на перевязи. Знаками различия, четко указывающими на чин капитана, были не эполеты, а крылья из витого шнура, украшенные значком с изображением охотничьего рога. Шарп видел человека в форме капитана легкой роты полка Южного Эссекса. Он выругался, а Лерой хохотнул:
– Добро пожаловать в общество пониженных!
Ни у кого не хватило смелости сказать ему, кроме Лероя! Эти ублюдки прислали нового человека без его ведома! Он почувствовал дикую злобу, уныние и беспомощность перед лицом громоздкой армейской машины. Он не мог в это поверить: Хэйксвилл, отъезд Терезы, а теперь еще и это?
В воротах появился майор Форрест. Он заметил Шарпа и направился к нему:
– Шарп?
– Сэр.
– Не делайте скоропостижных выводов, - голос майора звучал тоскливо.
– Выводов, сэр?
– Насчет капитана Раймера, - кивнул Форрест в сторону нового капитана, который в этот момент повернулся и поймал взгляд Шарпа. Он коротко поклонился в вежливом подтверждении, и Шарп заставил себя ответить тем же. Затем он развернулся к Форресту:
– Что происходит?
Форрест пожал плечами:
– Он купил патент Леннокса.
Леннокса? Предшественник Шарпа погиб два с половиной года назад.
– Но он же...
– Я знаю, Шарп. Его завещание рассматривалось в суде. Наследники только-только выставили патент на продажу.
– Но я даже не знал, что он продается! – хотя, думал Шарп, мне все равно не наскрести пятнадцать сотен фунтов.
Лерой прикурил новую сигару от старой:
– Уверен, никто не знал, что он продается. Правда, майор?
Форрест расстроено кивнул. Открытая продажа означала, что цена должна быть номинальной, а значит, слетится толпа охотников на такой патент, будет много шума. Гораздо вероятнее, что капитан Раймер оказался приятелем одного из адвокатов, который просто не пустил патент в открытую продажу и приберег его для Раймера, получив некоторую мзду. Майор развел руками:
– Я сожалею, Шарп.
– Так что происходит? – жестко спросил Шарп.
– Ничего, - Форрест постарался, чтобы голос прозвучал обнадеживающе. – Майор Коллетт (вы с ним не встречались, Шарп) согласен со мной: будут перестановки. Но вы остаетесь командовать ротой до приезда полковника Уиндхэма.
– Который произойдет сегодня вечером, сэр.
Форрест кивнул:
– Все будет хорошо, Шарп. Вот увидите. Все будет хорошо.
Шарп заметил Терезу: она шла через двор, неся седло, но она его не видела. Он повернулся, уставился на крыши Эльваса, розовые от солнечного света, и заметил тучу, несомую северным ветром. Своей тенью она рассекала пейзаж пополам: Испания была в тени, и Бадахос казался далекой темной цитаделью. Он снова выругался, грязно и замысловато, как будто проклятия могли победить злой рок. Это было смешно, даже глупо, но ему показалось, что крепость, поднявшая стены над Гвадианой и загородившая дорогу на восток, была центром зла, раскидывая крылья неудачи над всеми, кто оказывался поблизости. Хэйксвилл, Раймер, отъезд Терезы – все менялось, и что еще пойдет не так, думал он, прежде, чем они пронзят злое сердце тьмы, Бадахос?
Глава 9
Все в Обадии Хэйксвилле было некрасивым и невообразимо отталкивающим. Он был толст, но каждый, кто ошибочно принял бы это брюхо за признак слабости, получил бы тяжкое опровержение - как руками, так и ногами. Он был неуклюж, когда не выполнял строевые, но даже на марше всегда казалось, что он в любой момент обернется огромным рычащим зверем, получеловеком-полуживотным. Кожа его была желтушной – привет с Лихорадочных островов [21] . Когда-то он был светловолос, сейчас сильно поседел, волосы редкими прядями свисали вдоль черепа, спадая на вытянутую, чудовищно изуродованную шею.
21
Острова Карибского бассейна, где регулярно случались эпидемии желтой лихорадки.
Когда-то давно, еще до того, как его повесили, Хэйксвилл понял, что никогда не будет любим, и решил, что взамен будет внушать страх. У него было завидное преимущество: сам Обадия Хэйксвилл ничего не боялся. Пока другие жаловались на голод или холод, сырость или болезнь, сержант только усмехался и знал, что когда-нибудь все проблемы закончатся. Ему было наплевать на раны в бою: раны затягивались, синяки исчезали, а умереть он не мог. С того момента, как тело его качнулось в петле, он знал, что не может умереть, что защищен колдовством матери, он гордился уродливым шрамом, символом неуязвимости, и сознавал, что наводит ужас на окружающих. Офицеры не перечили Обадии Хэйксвиллу. Они боялись последствий его гнева, его отвратительного вида, так что им приходилось шутить вместе с ним, получая в ответ четкое соблюдение правил и поддержку их власти над рядовыми. В этих рамках он мог свободно осуществлять свою месть миру за то, что тот сделал его уродливым, опустившимся и одиноким, за то, что тот пытался его убить, и, главное, за то, что тот его боялся.
Хэйксвилл ненавидел Шарпа. Для него офицеры были людьми, родившимися, как Джон Моррис, в высших слоях общества и заслуживающими наград и привилегий. Но Шарп начал с низов, он вышел из тех же трущоб, что и Хэйксвилл, и сержант уже как-то попытался победить его – но проиграл. Повторной ошибки он не допустит. Сейчас, сидя в конюшне за домом, где разместились офицеры, ногтями обдирая ветчину с кости и запихивая ошметки мяса в слюнявый рот, он с удовольствием вспоминал их встречу. Хэйксвилл увидел смущение офицера и воспринял его как маленькую победу, которую вполне можно использовать, и тогда за ней последуют другие. Был еще этот сержант, ирландец, вполне заслуживающий трепки, и при мысли об этом он снова издал смешок, а потом сунул в рот еще кусок ветчины и почесал подмышку – доставали блохи. От страха мало толку, да и от гармонии тоже. Хэйксвиллу было комфортнее обделывать свои делишки, когда роты делились на два лагеря: за него и против. Тех, кто против, вынуждали платить - не важно, деньгами или услугами, так что сержантская жизнь становилась вполне сносной. У Хэйксвилла мелькнула мысль, что Патрик Харпер и Шарп создадут ему немало трудностей, но он только громко рассмеялся: не для того он присоединился к боевому батальону, а значит, к богатой военной добыче, чтобы эти двое стояли на его пути.
Покопавшись в вещмешке, он вытащил пригоршню монет: не так уж и много, всего несколько шиллингов, но в суматохе прибытия удалось украсть только это. Собственно, он и пришел в конюшню затем, чтобы пересчитать добычу и припрятать ее поглубже в ранец. Услуги лучше денег: скоро он выяснит, кто из солдат легкой роты женат и чьи жены симпатичнее. С них и начнем, с тех, кто скоро начнет пресмыкаться перед арсеналом унижений Хэйксвилла, пока не будут готовы предложить все, что угодно, чтобы освободиться от преследований. Обычной ценой за это была жена. Он знал, что, как правило, двое-трое сдаются, приводят своих рыдающих женщин в какую-нибудь богатую сеном конюшню, вроде этой, а потом нужно совсем немного времени, чтобы женщина смирилась. Иногда они приходили пьяными, но ему было все равно, а одна пыталась зарезать его байонетом, и ее пришлось убить, обвинив в ее смерти мужа, и сержант смеялся, вспоминая болтавшуюся на длинной веревке фигуру. На обустройство в новом батальоне уйдет какое-то время, пустить корни, обжить новую берлогу – но он сделает это. И, как зверь, устраивающийся на ночлег, он должен сперва избавиться от острых камней, разбросанных в мягком желтом песке, камней вроде Шарпа и Харпера.
Вся конюшня была в его распоряжении. Где-то переступила с ноги на ногу лошадь, между плитками черепицы мелькнуло пятнышко света, и все затихло. Сержант был рад, что у него есть время побыть в одиночестве и подумать. Для начала неплохо было бы украсть что-то из снаряжения. Выбрать жертву, подкинуть им украденное, заявить о пропаже, пусть их поймают с поличным – и будем надеяться, новый полковник любит порку. Невероятно, на что готов человек, чтобы избежать порки, и что с легкостью отдаст женщина ради спасения мужчины от бича! Это будет просто, подумал он и снова рассмеялся. Пара-тройка случаев хорошей порки, и рота будет есть у него с рук! По батальону пробегал слух, что у Шарпа отняли его роту: отличные новости, одним препятствием меньше, поскольку Прайс, очевидно, проблемы не представляет. Новый прапорщик, Мэттьюз – всего лишь мальчишка, так что единственной проблемой оставался Патрик Харпер. Честность – его слабое место, и Хэйксвилл опять ухмыльнулся: все так просто!