Роза Марена
Шрифт:
Питер Слоуик, которого после развода она неизменно называла либо Петром Великим, либо Чокнутым марксистом Распутиным, при жизни был порядочным трепачом, и друзья его, похоже, решили провести поминальную службу в том же ключе. Разговоры продолжались и продолжались без конца, каждый следующий «букет воспоминаний» (она невольно подумала, что без колебаний выпустила бы пулеметную очередь в политически безупречных пустобрехов, проводящих свои дни за изобретением подобных цветистых и ничего не значащих фраз) оказывался длиннее предыдущего, так что к четырем часам, когда они, наконец, добрались до застолья с едой и вином — домашнего приготовления и отвратительного вкуса, такого, которое
В довершение ко всему за каких-то сорок пять минут ее радиотелефон звонил трижды. Неделями он валялся в сумочке без дела, но тут, в тот момент, когда вдруг воцарялась тишина, нарушаемая лишь редкими сдавленными всхлипываниями тех, кто не мог сдержаться, проклятый прибор словно сорвался с цепи. После третьего звонка Анне надоели поворачивающиеся в ее сторону головы, и она выключила чертов телефон. В душе она надеялась, что никого из женщин не прихватили во время пикника родовые схватки, никому из детей не угодила в голову подкова, и, самое главное, она надеялась, что муж Рози не объявился на пикнике. Впрочем, по поводу последнего Анна не испытывала особой тревоги: не настолько он глуп. Как бы там ни было, тот, кто звонил по номеру радиотелефона, наверняка сначала попытался разыскать ее в «Дочерях и сестрах», так что первым делом она проверит сообщения на автоответчике — прослушает их, пока будет находиться в туалете. Эти два занятия в большинстве случаев вполне совместимы.
Она вышла из машины, заперла дверцу на ключ (даже в таком благополучном районе никогда не мешает быть предусмотрительной) и поднялась по ступенькам крыльца. Думая о своем, она открыла входную дверь с помощью электронной карточки и выключила запищавшую сигнализацию; сладостные обрывки грез
(единственная женщина своего времена, пользующаяся безраздельной любовью а уважением всех фракций столь неоднородного и порой противоречивого женского движения)
все еще кружились в ее сознании.
— Привет, дом! — крикнула она, входя в коридор. Ответом ей стала тишина, но именно такого она и ожидала… и, признаться откровенно, на такой ответ и надеялась. При определенном везении можно будет в течение двух, а то и трех часов наслаждаться благословенной тишиной до того, как в коридорах снова зазвучат ежевечерние смешки, шипение душа, хлопанье дверей и лязг посуды.
Анна прошла в столовую, раздумывая, не понежиться ли в ванне, чтобы как-то скрасить один из худших за последнее время дней. Затем остановилась и уставилась, нахмурившись, на дверь своего кабинета. Она была открыта.
— Черт возьми, — пробормотала она. — Черт возьми!
Если и существовало что-то, не нравившееся ей больше всего — за исключением людей, обожавших прикасаться-дотрагиваться-обниматься, — так это вторжение в ее частные владения. Дверь кабинета не была снабжена замком, ибо Анна не позволяла себе опускаться до такого. В конце концов, это ее кабинет, ее дом; попадающие сюда женщины оказываются здесь лишь благодаря ее щедрости и живут здесь за ее счет. Замок на двери просто не нужен. Достаточно одного только ее желания, чтобы они не совали нос, пока их не пригласят.
Так оно и было, однако время от времени кому-то из женщин казалось, что они обязательно должны воспользоваться каким-то документом, обязательно должны прибегнуть к услугам установленной в кабинете фотокопировальной машины (работающий быстрее, чем та, которая стоит внизу, в общей комнате), что они обязательно должны разыскать в ее кабинете марку или конверт, и время от времени такие бесцеремонные личности врывались в ее частное владение, рылись среди не принадлежавших им вещей и бумаг, смотрели на предметы, возможно не предназначенные для постороннего взгляда, отравляли воздух вонью дешевых духов, купленных в ближайшей аптеке…
Анна взялась за дверную ручку и застыла, вглядываясь в темноту комнаты, служившей кладовкой в те дни, когда она была еще девочкой. Ее ноздри вздрогнули, и морщины на лбу стали еще резче. Все верно, запах присутствовал, но то не были дешевые духи. Запах напомнил ей о Чокнутом марксисте. То был…
«От всех моих людей пахнет „Инглиш Лед ером“ или не пахнет ничем».
О Господи! Святой Иисус!
По рукам поползли мурашки. Анна принадлежала к тем женщинам, которые гордятся своим здравомыслием, но неожиданно легко представила призрак Питера Слоуика, поджидающий ее во мраке кабинета, тень столь же бесплотная, как и запах его любимого одеколона…
Взгляд ее глаз зафиксировался на единственном огоньке в темноте комнаты. Красная сигнальная лампочка автоответчика яростно мигала, как будто всем ее знакомым вздумалось позвонить именно сегодня. И что-то все-таки случилось. Внезапно она поняла это. Что-то случилось, чем и объясняются звонки на радиотелефон… а она, дура набитая, отключила его, чтобы на нее не пялились окружающие. Что-то все-таки произошло, скорее всего в Эттингере. Кто-то пострадал. Или, упаси Бог…
Она шагнула в кабинет, нащупала выключатель на стене справа от двери, и вдруг оцепенела, озадаченная тем, что обнаружили ее пальцы. Рычажок выключателя был поднят, и это означало, что свет должен гореть, но не горел.
Анна дважды щелкнула выключателем — вверх-вниз, вверх-вниз, — хотела было сделать это и в третий раз, но в этот миг на ее правое плечо опустилась рука.
Она закричала в ответ на по-хозяйски уверенное прикосновение, закричала в полный голос, издавая душераздирающий вопль, перед которым меркли голоса героинь фильмов ужасов, а когда другая рука вцепилась ей в левое предплечье, когда сильные руки повернули ее и перед глазами возник темный силуэт на фоне яркого света из кухни, она закричала снова.
Существо, прятавшееся за дверью и поджидавшее ее, был не человек. Над макушкой его головы торчали рога, казавшиеся разбухшими от странных наростов. Это был…
— Viva el toro, — произнес густой голос, и она поняла, что на самом деле перед ней человек, мужчина в маске, но эта мысль не принесла ей облегчения, потому что она догадывалась, она почти не сомневалась в том, кто именно стоит перед ней.
Анна вырвалась из его рук и попятилась к письменному столу. Она по-прежнему ощущала запах одеколона «Инглиш Лед ер», но теперь к нему примешивались и другие. Горячая резина. Пот. И моча. Не ее ли случайно? Неужели она обмочилась от страха? Она не знала. Нижняя часть ее тела полностью онемела.