Роза Марена
Шрифт:
— Спасибо, что согласились поужинать со мной.
— Спасибо, что пригласили меня. — Она почувствовала, как по левой щеке скатилась теплая слезинка, и утерла ее тыльной стороной ладони. То, что он увидел ее слезу, не вызвало в ней ни стыда, ни страха; она чувствовала, что может доверить ему свою слезинку, и ощущение доставило ей удовольствие.
— Послушайте, — сказал он. — У меня есть мотоцикл-старый добрый «харлей-
дэвидсон». Он большой и трескучий и иногда глохнет на перекрестке, если красный свет не включается слишком долго, но он удобный, а я на удивление надежный и осторожный мотоциклист. Один из шести владельцев «харлея» в Америке, которые надевают шлемы. Если погода
Несколько секунд она молчала, лишившись дара речи — ее потрясло, что он снова приглашал ее. Затем представила, как едет с ним на мотоцикле… как это будет выглядеть? Что она почувствует? Несколько мгновений Рози думала лишь о своих ощущениях: сидеть за его спиной на двух колесах и разрезать пространство со скоростью пятьдесят или шестьдесят миль в час. Крепко держаться за него руками. Совершенно неожиданно ее захлестнула горячая волна, похожая на приступ лихорадки, и она не поняла, что представляет собой эта волна, хотя вспомнила, что подобное происходило с ней и раньше, правда, очень, очень давно.
— Итак, Рози? Что скажете?
— Я… не знаю…
И что она должна сказать? Рози нервно дотронулась кончиком языка до верхней пересохшей губы, отвела от него взгляд в надежде собраться с мыслями и увидела пачку желтых листовок на кухонном столе. Снова поворачиваясь к Биллу, она ощутила одновременно разочарование и облегчение.
— Не могу. В субботу «Дочери и сестры» устраивают традиционный пикник. Это люди, которые помогли мне, когда я попала сюда, мои друзья. Софтбол, гонки, перетягивание каната, разные конкурсы, поделки — вы знаете, как это бывает. А вечером концерт для сбора средств. В этом году к нам приезжают «Индиго Герлс». Я обещала продавать футболки с пяти вечера и потому должна поехать на пикник. Я в большом долгу перед ними.
— Но я доставил бы вас к пяти часам без особых проблем; — не отступался он. — К четырем, если захотите.
Она действительно хотела… однако у нее имелось гораздо больше основания для отказа, нежели предстоящая продажа футболок. Поймет ли он, если она признается, в чем дело? Если скажет: «Я с удовольствием обняла бы тебя крепко-крепко, и ты помчался бы быстро-быстро, и мне хотелось бы, чтобы ты надел кожаную куртку, чтобы я могла прижаться щекой к твоему плечу, вдыхать приятный запах и слышать слабый скрип кожи при каждом твоем движении. Мне бы очень хотелось этого, но я боюсь того, что может открыться позже, когда наше путешествие подойдет к концу… я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше всего меня пугает предстоящая проверка
правильности основного постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли; боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь, что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком мало хороших снов».
Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они всегда смахивали на вытье побитой собаки: «Не причиняй мне боли». Да, ей нужно сказать только это, и ничего больше. «Не причиняй мне боли, пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет».
Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть что-нибудь.
Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды, подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала, чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее, сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было сжимать его обнаженными коленями.
Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И приятная.
— Хорошо, — проговорила она. — Согласна. При одном условии.
— Назовите его, — с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
— Вы доставите меня в Эттингер-Пиер — пикник «Дочерей и сестер» проводится там — и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве ответной любезности.
— Договорились, — мгновенно согласился он, — Могу я забрать вас в половине девятого, или это слишком рано? — Нет, нормально.
— Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее. На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет довольно, прохладно.
— Хорошо, — кивнула она, думая уже о том, что ей придется одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
— Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
— Это вам спасибо.
Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой двигаться — либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату, закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной, глядя на картину на противоположной стене.
Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она почти не сомневалась в этом.
Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной, слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу стала похожей на часто появляющееся в «Нью-Йоркере» карикатурное изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в художественной галерее или музее.
Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры, картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони пощипывал высокую траву. Он был запряжен — не то в тележку, не то в кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока). Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую тень — по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял за тележкой, в которую запряжен пони. Или же…