Роза в цвету
Шрифт:
Он будет добрым и внимательным мужем, в этом нет сомнений, и все же…
Она ответила Дункану правду: она не вышла замуж потому, что еще не встречала человека, женой которого хотела бы стать. У нее были вполне определенные представления о том, что она почувствует, если появится тот, кто ей нужен, – что ее подхватит некая сила, более мощная, чем собственная воля. Много лет она объясняла, что этого не происходит потому, что она очень своенравная, очень волевая. Никто, в том числе и Джереми, не вызвал у нее таких чувств, но в двадцать семь лет нужно трезво смотреть на свои возможности. Вот что привело ее сюда.
Приглашение
Роуз покорно улыбнулась. Она обещала Джереми, что даст ему ответ в Иванов день, но уже приняла решение: здесь Джереми произвел на нее меньшее впечатление, чем в бальных залах Эдинбурга. Не он вызвал у нее интерес, не он стал средоточием ее внимания.
Невидящим взором целых пять минут она смотрела в окно, прежде чем осознала, куда устремились ее мысли. К кому они устремились.
Дункан Совершенный.
Он всегда с легкостью завладевал ее вниманием – завладел им и теперь. Ее всегда интересовало, чем он занимается, о чем думает, чего добился, – и теперь, после двенадцатилетнего отсутствия в ее жизни, он снова заинтересовал ее.
Но после вчерашнего вечера этот интерес сдерживался осторожностью. Он серьезно взволновал Роуз. Ложась в постель, она пообещала себе, что будет избегать его до конца своего пребывания в Баллинашилзе. Он изменился. Это был уже не тот мальчик, которого она любила дразнить, не юноша, над которым она совершенно безнаказанно подшучивала. Ни мальчик, ни юноша никогда не давали ей сдачи; теперешний Дункан дал. При помощи какого-то оружия – она не совсем поняла, что это за оружие, – от которого, судя по всему, у нее нет способов защититься.
А это совершенно несправедливо.
Сегодня утром Роуз скучала. Подтрунивание над Дунканом всегда вносило в ее жизнь какой-то интерес; она всегда чувствовала волнение в его присутствии. Как вчера вечером. Роуз устремила взгляд на затянутые облаками горные вершины. Возможно, ей просто нужен некоторый опыт, чтобы привыкнуть к тому волнению, которое возбуждает в ней Дункан.
Обычно при столкновении с каким-то испытанием она шла ему навстречу, старалась справиться с ним. Тридцатипятилетний Дункан, конечно, представляет собой новое испытание, но, похоже, единственное, что ей нужно сделать, – это встретиться с ним лицом к лицу. Тогда она преодолеет свою глупую впечатлительность, преодолеет ту взволнованность, которую почувствовала вчера.
И будет дразнить его, как привыкла.
Разумеется, учитывая, что они уже не дети.
Роуз посмотрела туда, где в кресле сидела Кларисса, погруженная в вышивание, – единственная женщина в комнате, действительно поглощенная работой, истинное воплощение благовоспитанной барышни.
Роуз не из тех, кто вмешивается в чужую жизнь, но Кларисса явно не годится Дункану в жены. Если он еще не понял этого, то поймет, так что она может дразнить его с чистой совестью. И хотя в более широком кругу ее поддразнивание можно расценить как нечто большее, собравшиеся здесь поймут, что в этом нет ничего особенного, – они с Дунканом всегда так обращались друг с другом.
Острые воспоминания о том волнении, которое охватило ее вчера вечером, резкое, жаркое напряжение, которое возбудило ее нервы, мелькнули в голове и поманили к себе. Отойдя от окна, Роуз подошла к леди Гермионе, сидевшей в кресле. Ее милость вопросительно подняла глаза.
– Мне нужно как-то развлечься. – Роуз простодушно улыбнулась. – Я пойду возьму какую-нибудь книгу.
Улыбка леди Гермионы была совершенно невозмутима.
– Пожалуй, милочка, это превосходная мысль.
Дункан был погружен в счета, когда отворилась дверь библиотеки. Решив, что это кто-то из гостей пришел взять книгу, он не оторвался от работы. Потом понял, что это за гость, и поднял голову – очень быстро.
Сердце у него замерло только на мгновение, но этого мгновения хватило, чтобы осознать опасность. Роуз почувствовала его взгляд; она повернула голову и насмешливо улыбнулась. Потом изящной походкой прошла вдоль стены с книжными шкафами, легко проводя пальцами по корешкам.
Дункан сжал зубы, поерзал на стуле и попытался не думать о том, каково это, если кончики этих пальцев прикоснутся к его голой груди. Роуз была одета в утреннее платье из муслина; ткань с любовью облегала ее бедра. Он долго смотрел, как она ищет книгу. И раздумывал – ей действительно хочется почитать или она нарочно завлекает его. Впрочем, он не был уверен, что эти варианты исключают друг друга.
Но как бы то ни было, он не мог отвести от нее глаз. Отчасти это была привычка, коренящаяся в прошлом, в глубоко сидящем в Дункане чувстве самосохранения. Он по опыту знал, что Роуз на редкость изобретательна; когда она где-то рядом, разумнее всего не спускать с нее глаз.
Вообще-то не спускать с нее глаз теперь было совсем неразумно, но он ничего не мог поделать. Он все еще не свыкся с произошедшей в ней переменой. Раньше не сводить с нее глаз было необходимостью; теперь это давалось ему с подозрительной легкостью. Вот не потянуться к ней руками – это действительно было трудно. Пока что ему удавалось придерживаться этой линии поведения. Да поможет ему Господь, если он проиграет в этой битве.
Одному Господу известно, что она с ним тогда сделает.
От этой мысли рассудок его окаменел, а воображение вырвалось на волю. Дункан глубоко погрузился в распутные фантазии, когда шелест бумаги справа от него напомнил ему о ее присутствии. Он мельком взглянул на Хендерсона, своего управляющего и старого друга; сидя на стуле сбоку от письменного стола, Хендерсон просматривал гроссбух. Они проработали здесь два часа, со всеми важными делами было покончено.
Когда Роуз вошла, Хендерсон едва поднял глаза. Поскольку она гостила в этом доме каждое лето, прислуга привыкла видеть ее такой, какой она теперь стала, и только Дункан был потрясен до глубины души.
Он оглянулся на свою Немезиду, обратившуюся в сирену, и снова заерзал на стуле.
Он всю ночь думал о ней, о том, какой она стала. Вожделея ее, нынешнюю. И размышляя о том, куда это может завести. Потому что, несмотря на все, она по-прежнему оставалась Роуз – девчонкой, которая превращала его жизнь в сущий ад.
Она была и оставалась шипом в его теле. Если Дункан даст волю влечению, которое охватывает его всякий раз, когда она попадает в его поле зрения, сможет ли он изгнать ее, навсегда вырвать из своей жизни – или просто придется загнать этот шип в свою жизнь еще глубже?