Рожденная для славы
Шрифт:
Мэри долго не вставала с постели. Все придворные вдруг стали необычайно почтительны со мной, и я сполна наслаждалась приятной переменой. Многие ожидали, что королева со дня на день преставится. По утрам, проснувшись, я сразу же думала: а вдруг это произойдет сегодня?
Филипп был со мной мил и сердечен. Возможно, он и в самом деле испытывал ко мне нежные чувства, а мне всегда нравилось, когда в меня влюблялись — в особенности если ухаживание не могло закончиться браком. Я по-прежнему твердо считала, что муж мне не нужен. Придет день, я стану королевой, и делить свою власть ни с кем не пожелаю. Но думать о том, что Филипп в меня влюблен, не скрою, было приятно.
Как раз в канун Рождества в Англию прибыл Филибер Савойский, и Мэри вновь попыталась устроить наш брак. Королева все еще мечтала отправить меня подальше из Англии, однако Филипп не стал настаивать на этом брачном союзе, хотя его мнение имело немалый вес. Очевидно, Филипп заглядывал в будущее. Ну уж нет, милорд, думала я. Можете сколько угодно строить свои планы, бросать влюбленные взгляды, мечтать о женитьбе, но моим мужем вы не станете никогда. Я хочу быть единственной и безраздельной владычицей королевства.
После болезни Мэри сильно переменилась. Она уже не надеялась родить наследника, Филиппу по делам пришлось уехать в Испанию, и несчастная королева совсем пала духом.
Филиппу я была многим обязана. Разумеется, если бы из соображений высшей политики потребовалось расправиться со мной, он дал бы свое согласие немедля. И все же он предпочел сохранить мне жизнь. С его точки зрения, должно быть, куда большую опасность представляла королева Шотландская, уже заявившая, что претендует на английский трон. Филипп охотнее смирился бы с королевой-еретичкой, на которой он мог бы жениться и обратить ее в «истинную веру», чем с воцарением французской ставленницы.
Благодаря Филиппу я не только приблизилась к трону, но и избавилась от нависшей надо мной угрозы. Конечно, Гардинер и французский посол по-прежнему оставались моими заклятыми врагами, но посол испанский теперь скорее превратился в моего защитника, ибо так ему повелел Филипп. Врагов у меня стало меньше, значит, уменьшилась и опасность. Вскоре Мэри сообщила мне, что я могу возвращаться в Хэтфилд, но надзор за мной сохранится. Вместо сэра Генри Бедингфельда охранять меня было поручено сэру Томасу Поупу. Ему предписывалось приглядывать за мной, следить за тем, чтобы я не встречалась с опасными и нежелательными людьми. Сэра Томаса я хорошо знала. Это был весьма приятный и благородный джентльмен, к которому я испытывала искреннюю симпатию. Хоть в последнее время моя неприязнь к Бедингфельду пошла на убыль, назначению Поупа я обрадовалась. Еще одна радость ждала меня в Хэтфилде — ко мне вернулась Кэт Эшли.
— Я прибыла, чтобы служить вашему высочеству! — воскликнула она, и мы упали друг другу в объятия.
В Хэтфилде меня ждала не только Кэт, вернулись и ее муж, и Парри. Кроме того, к великой радости, мне возвратили моего любимого и почтенного наставника Роджера Эшема. В окружении этих близких людей я не могла быть несчастной.
Сэр Томас Поуп разительно отличался от своего предшественника. Это был добродушный, веселый рыцарь, который сразу же устроил шумное празднество, бал-маскарад, дабы показать, что жизнь в Хэтфилде не будет мне в тягость. Все — и дамы, и джентльмены, и даже менестрели — должны были явиться в масках и одеться как-нибудь почуднее, чтобы никто не мог их узнать. После танцев гости расселись за столы, сняли маски и показали друг другу свои лица. Было немало смеха, изумленных восклицаний и восхищенного
К сожалению, рассказы о бале-маскараде дошли до королевы, и Гардинер, а может быть, кто-то другой из моих врагов, убедили ее величество, что подобные увеселения небезопасны. Под прикрытием маски легко скрыть лазутчика или заговорщика. Вскоре сэр Томас с виноватым видом сообщил, что по приказу королевы маскарады запрещаются.
Я все еще находилась под подозрением, моя царственная сестра относилась ко мне с недоверием.
— Ничего, есть и другие развлечения, — утешал сэр Томас. — Нам ведь запретили только маскарады.
Я не слишком расстроилась. Главное, что теперь со мной мои друзья и я могла вести беседы на разных языках со столь ученым и интересным собеседником, как доктор Эшем.
А в стране тем временем происходили чудовищные вещи: на Англию обрушились религиозные гонения, которых в нашем королевстве отродясь не видывали и, надеюсь, никогда больше не увидят. Сочетавшись браком с Филиппом Испанским, Мэри передала все государственные дела в ведение своего супруга. Англия официально вернулась в лоно католической церкви. Инквизицию учредить еще не успели, но испанские методы борьбы с инакомыслящими применялись вовсю.
Мне было невыносимо стыдно за сестру, ее неразумная жестокость снискала ей ненависть подданных, именно тогда заработала она прозвище, под которым и вошла в историю: Мария Кровавая.
До меня доносились вести одна страшнее другой. Как могла Мэри позволять, чтобы подобные злодеяния свершались от ее имени?
Ее поощряли и подстрекали два злых демона: Гардинер и Эдуард Боннэр, епископ Лондонский. Два этих человека вызывали у меня ненависть и презрение. Мы часто разговаривали с Кэт и Роджером Эшемом о происходящем. Доктор Эшем в отличие от Кэт был сдержан и рассудителен, но и он не скрывал своего отвращения.
Жечь на костре людей только потому, что они не так отправляют религиозные обряды, не только жестоко, но и глупо, рассуждал он. Разве может государь утверждать: я верю в Бога так, а не этак, и кто со мной не согласен, будет сожжен живьем?
Я ненавидела палачей за жестокость и презирала за глупость. Своим поведением они бросали вызов здравому смыслу.
В тот ужасный год над Лондоном пахло гарью и горелым мясом. То же самое происходило и в провинции. Можно было подумать, что Генрих VIII никогда не порывал с Римом. Однако и в католические времена у нас в Англии подобного не бывало. Конечно, мой отец бывал жесток, он отправил на эшафот многих, но всякий раз руководствовался исключительно практическими соображениями — каждый из этих людей стоял у него на пути. Я вовсе не хочу оправдать отца, однако ему и в голову бы не пришло мучить и убивать людей из-за расхождения в вопросах веры.
В эти дни каждый трепетал за свою жизнь. Мне самой не раз снилось, что я стою на площади, привязанная к столбу, и палач вот-вот разожжет огонь. Когда-то меня приводила в трепет мысль о топоре, но плаха была куда более милосерднее медленной смерти в пламени.
Эта ужасная участь постигла многих.
Не буду скрывать, я дрогнула, не устояла, стала ходить к мессе, выдавливая из себя слова молитвы, но мои убеждения остались прежними. Можно ли называть меня лицемеркой? Если да, то я отношусь к разряду разумныхлицемерок. Я твердо знала, что мне суждено править моим народом, и именно я, а не кто-нибудь другой положит конец всем этим бессмысленным и жестоким гонениям. Подданным я нужна живая, а не мертвая. Когда придет час, они простят мне несколько слов, произнесенных на латыни.