Рожденная революцией
Шрифт:
– Про инженера ничего не знаем.
– Речь идет о человеке, которого убили около ресторана «Каир», – уточнил Кузьмичев.
– А-а, – обрадовался дворник. – Того Родькин убил! Точно.
– Откуда вам это известно? – спросил Коля.
– Видел, – равнодушно сказал дворник. – Родькин, ворюга, в тот вечер человека встретил, ножом по голове ударил и с портфелем убежал. Видел…
– Спасибо, вы свободны.
Акимов ушел.
– Ну и какое же мы вынесем решение? – улыбаясь, спросил Кузьмичев.
– Мы забыли записать его показания, –
– Вот протокол допроса. – Кузьмичев выдвинул ящик письменного стола и протянул Коле сложенный вдвое лист бумаги. – Здесь слово в слово то, что он нам рассказал. – Кузьмичев тоже подчеркнул «нам».
Коля свернул протокол допроса в трубочку и встал:
– Разрешите идти?
– Идите, – кивнул Кузьмичев. – Уверен, что завтра дело будет у прокурора.
Коля открыл дверь, но Кузьмичев остановил его:
– Совсем запамятовал, ты уж извини. Мы тут решили представить тебя к знаку «Почетный чекист». Так вот, поздравляю. Народный комиссар уже подписал приказ.
– Служу трудовому народу, – сказал Коля.
– Я рад за тебя, – Кузьмичев долго тряс Коле руку, а Коля все пытался вспомнить и никак не мог – кто еще в управлении вот так же долго пожимает и потряхивает руку? И вдруг вспомнил: да начальник же! Это ему подражает Кузьмичев.
– Вы точь-в-точь, как товарищ Прохоров, – не удержался Коля. – Быть вам начальником!
Кузьмичев понял. Он исподлобья взглянул на Колю:
– Критикан ты, Кондратьев. Неуживчивый человек. Иди…
В кабинете ждала Маруська.
– Умотал он тебя?
Коля вяло махнул рукой:
– Дело Родькина нужно подготовить к передаче в прокуратуру. Параллельное дело тоже приведи в порядок – на случай проверки. Справки о мероприятиях, донесения – чтоб комар носу не подточил. Что нового насчет Соловьева и Седого?
– Ничего, – покачала головой Маруська.
– Я пойду, допрошу еще раз Родькина, – сказал Коля.
…В ДПЗ он долго сидел напротив арестованного и молчал. Родькин даже начал нервничать – он поеживался, ерзал, наконец, не выдержал:
– У меня на лбу чего, кино показывают? Чего смотрите?
– Понять хочу.
– Чего еще понять? – усмехнулся Родькин.
– Почему ты так стремишься к стенке.
– Вас не понял, – насмешливо отозвался Родькин.
– Ты убил Слайковского?
– Я.
– Так… – Коля прошелся по камере. – Тогда ответь: кто такой Седой?
– Не знаю. – Родькин посмотрел на Колю с искренним недоумением. – А кто он?
– Значит, ты убил? – Коля посмотрел Родькину прямо и глаза.
– Значит, я. – Родькин не отвел взгляда.
– У меня был случай, – медленно начал Коля. – Один человек, назовем его так, нашел раненого. Нож у того раненого торчал… в груди. Чтобы облегчить страдания умирающего, этот человек выдернул нож…
Родькин напрягся и не сводил с Коли широко открытых, тоскливых, как у умирающей собаки, глаз.
– Тут его и застукал милиционер, – продолжал
– Ну и что ему было? – не выдержал Родькин.
– Не знаю, – Коля нарочито зевнул. – Дело это еще не окончено. Кто такой Соловьев?
– Вася, что ли? – спросил Родькин. – И его нашли? Ай да вы!
– Он сам пришел. И все рассказал. И я тебе советую, Родькин.
Коля не договорил. Родькин грохнулся на пол и начал биться лбом о стенку. По камере разнеслись глухие удары.
– Чего же вы мне душу мотаете, гады! – выл Родькин. – Ну, я это! Я! Хотел деньги его взять! И взял! И убил для этого! Все я сделал! Я! Я! Я! Я!
Вбежал конвоир.
– Дайте ему воды. – Коля вышел из камеры.
Нужно было принимать самые неотложные меры, Коля хорошо это понимал. Но какие? И к кому обратиться?
На асфальте девочки играли в «классы». Шли по своим делам ленинградцы. Коля увидел скамейку и сел. «Что же делать, что? – лихорадочно соображал он. – В запасе только один день, один день – всего ничего. И пойдет дурачок Родькин под расстрел, как пить дать пойдет. И никто уже не сможет этому помешать». Рядом сел человек в мятой шляпе, взмахнул газетой.
– Наши-то! – сказал он с восторгом. – Папанин и остальные! Эпохально!
– Эпохально! – согласился Коля.
– Одно скажу – мороз! – продолжал собеседник. – Это вам не Невский. Это – полюс!
– Полюс! – снова повторил Коля. – Извините, я должен идти.
– Идите-идите, – неприязненно сказал незнакомец. – Вижу, не радуют вас успехи наших соколов, вас в ГПУ надо сдать… Вы явно подозрительны!
– Нету ГПУ, – сказал Коля. – НКВД теперь. Литейный, четыре, если не знали. – И ушел, оставив собеседника в состоянии явного шока.
Никто, кроме Сергеева, на этот раз помочь не мог. Нужно было идти в обком, но Коля колебался. Сергеев был теперь одним из секретарей обкома. Он ежечасно, ежеминутно решал задачи огромной государственной важности и сложности. Коля это хорошо знал. Знал он и то, что прорваться к Сергееву практически невозможно: если Сергеев в обкоме – он наверняка на бюро или проводит какое-нибудь совещание. Если вне обкома – он на одном из ленинградских предприятий, и тогда его вообще не найти… И все же Коля решил позвонить Сергееву – так, на всякий случай, для очистки совести.
Он вошел в будку телефона-автомата, набрал номер.
– Сергеев, – услышал Коля и растерялся от неожиданности.
– Слушаю вас! – раздраженно крикнул Сергеев, и тогда Коля сказал:
– Степан Петрович, это Кондратьев. Я прошу вас – примите меня!
– Коля! – обрадовался Сергеев. – Как ты? Что? Увидеться бы надо, но извини, голуба, у меня ни секунды! Через двадцать минут уезжаю в Москву, в ЦК!
– Я напротив вас, – соврал Коля. – Я буду через минуту! Степан Петрович, я никогда и ни о чем не просил, но речь идет о жизни человека!