Рожденная революцией
Шрифт:
– Прав товарищ Колычев, – сдерживая раздражение, сказал Бушмакин.
– Так получилось, – буркнул Коля. Он мог бы объяснить, что ни в чем не виноват, что действительно так случилось – Сеня Милый узнал его, несмотря на маскарад, и хотел убить, и если бы он, Коля, не услышал щелчка предохранителя, – кто знает, может, уже час назад лежал бы он на мраморном столе в прозекторской. Коля усмехнулся и добавил: – Ну, виноват, накажите, если заслужил…
– Нет бы пойти за Сеней, – причитал Колычев, – нет бы установить, куда, к кому, зачем он шел? Так на тебе! Он, как пацан
– Коля, ты в самом деле не ребенок, – сказал Бушмакин. – Такие ошибки непростительны. Трое суток, извини, меньше не могу!
– Есть трое суток ареста! – щелкнул каблуками Коля и добавил: – Надеюсь, с исполнением обязанностей?
– С отбытием на курорте, – съязвил Бушмакин. – Ты будешь валяться на нарах, а другие исправят твою оплошность? Нет! Иди и работай.
Тренькнул телефон. Бушмакин снял трубку и несколько секунд слушал, все больше и больше мрачнея. Повесив трубку, сказал:
– Двух часов не прошло. А результат твоего легкомыслия налицо.
– Ограбление? – повернулся Колычев.
– Убит ювелир Аникеев. – Бушмакин швырнул трубку на рычаг. – Вынесено все, подчистую. – Бушмакин в упор посмотрел на Колю: – Ступай и подумай, как жить дальше, парень.
Коля спустился по лестнице, его обогнали Вася и Гриша. Вася крикнул:
– Ты с нами?
– Я домой, – ровным голосом сообщил Коля. – Сбылась мечта моей жены.
– Потом расскажешь, какая, – на ходу выкрикнул Гриша.
Когда Коля вышел из подъезда, от тротуара отъехал старенький «Пежо», и Вася помахал Коле рукой.
Коля хотел было выйти на Невский и сесть в трамвай, но раздумал и пошел пешком. Через несколько минут он миновал Театральный мост и вышел к Михайловскому замку. Листвы на деревьях еще не было, и сквозь коричневатую паутину тоненьких веток отчетливо проступал густой пурпур стен. Коля остановился и вдруг вспомнил рассказ Маши: император Павел любил какую-то женщину и приказал выкрасить стены своего нового замка в цвет ее любимых перчаток… Коля вздохнул и словно в первый раз увидел на другой стороне Марсова поля ритмично чередующиеся фасады казарм лейб-гвардии Павловского полка, стремительно уходящую к Неве Лебяжью канавку и шпиль Петропавловки над Невой… «А ведь все это очень красиво, – грустно подумал он. – И, наверное, есть люди, которые каждый день любуются этой красотой, а когда им говорят, что бандиты кого-то убили, – в ужасе вздрагивают и передергивают плечами. Несправедливо это: для одних мир прекрасен и наполнен добром, для других – жесток, опасен и совершенно беспросветен…»
Стоп! Коля улыбнулся и сказал вслух:
– Черта лысого! Черта лысого любовались бы они своей архитектурой, если бы не мы! А почему, собственно, «они»? Зачем делить на «мы» и «они»? Просто «мы»! Мы, народ, страна… Мы делаем одно общее дело. Мы боремся за него. Мы готовы отдать этому делу все, если надо, – и жизнь тоже. Это – главное.
Коля закрыл дверь комнаты, молча сел к столу. Маша поставила перед ним тарелку, положила ложку, вилку и нож.
–
– Я не буду есть. – Коля встал из-за стола.
– Что случилось? – спросила Маша тревожно.
– Обидно. – Коля стукнул кулаком по столу. – Понимаешь, только что я понял, зачем живу на свете. Смысл жизни понял, ясно тебе?
– В самом деле? – Маша попыталась говорить в своей обычной шутливо-насмешливой манере. – Ты, дорогой, догнал и перегнал Канта, Гегеля, Спинозу и даже Марка Аврелия. Они так и не выяснили, зачем живут. – Маша увидела страдающие Колины глаза и резко сменила тон. – Но… тогда почему ты огорчен? Радуйся!
– Я бы радовался. – Коля покачал головой. – Но так складывается, что… В общем, бросаю я работу! Уезжаем. Все!
Маша бросилась ему в объятия.
– Милый! Наконец-то! Ты даже не представляешь, какой ты душка!
– Только без этого офицерского жаргона, – поморщился Коля. – Где чемодан?
– Вот. – Она вытащила из-под кровати фанерный чемодан – тот самый, с которым Коля когда-то приехал в Москву. – Но что случилось?
– Я упустил Пантелеева. Они там уверены, что я кругом виноват.
– А на самом деле?
– Не знаю… – Коля замялся. – Раз упустил – значит виноват. Поедем ко мне в Грель, Маша. Корову заведем, кур. Пахать будем. Ты сама говорила, что даже граф Толстой это дело обожал.
– Обожал, – съязвила Маша. – Пахать, мон шер, – это искусство. У тебя не получится.
– Это почему же? – обиженно спросил Коля. – Мы испокон веку – крестьяне.
– Драчуны вы испокон веку, – насмешливо сказала Маша. – Ничему-то вы не хотите научиться до конца. Поверхностные вы какие-то. Прости за банальность, но не ошибается тот, кто ничего не делает.
– Кто это так здорово сказал? – удивился Коля. – Маркс?
Маша добродушно рассмеялась:
– Глупый ты. Большой и глупый Коля. Никуда я с тобой не поеду.
– Уеду один, – упрямо сказал Коля.
– Нет! – она вздохнула. – Ты никуда от меня не уедешь. Ни от меня, ни от своего дела.
В дверь постучали. На пороге появилась Маруська. Обвела взглядом комнату, заметила раскрытый чемодан:
– Как прикажешь понимать?
– Да вот, – Коля смущенно пожал плечами, – думаем…
Маруська в упор посмотрела на него:
– Не стыдно?
– Стыдно, – согласился Коля.
– Внизу машина, поехали, – сказала Маруська. – Обещаю: о том, что видела, – никому ни слова.
– Спасибо, Маруся, – кивнула Маша. – Это минута слабости, прости его.
– Гриша тяжело ранен, – произнесла Маруська ровным, каким-то бесцветным голосом. – Говорят, насмерть он ранен. – Она зарыдала.
В ожидании, пока конвойный приведет Муську, Коля снял трубку и позвонил в Мариинку. Ответила дежурная сестра. Она выслушала Колю и долго молчала.
– Говорите, девушка, – не выдержал Коля. – Ну чего вы, в самом деле, мы ведь не барышни нервные.
– Умер ваш товарищ, – ответила сестра. – Пять минут назад. Проникающее пулевое ранение. Поражен левый желудочек сердца. – Она что-то еще говорила, но Коля уже бросил трубку.