Рубеж. Пентакль
Шрифт:
Перед Костей стояла женщина, которая его ненавидит. Хуже – презирает, считает продажным ничтожеством. Но даже не это плохо, скверно другое, пока непонятное, но страшное, страшное…
– Извините…
На ее лице что-то дрогнуло. Кажется, реплика прозвучала не по сценарию.
– Извините! – Костя повысил голос, сжимая пальцы на потеплевшем металле («Ключи! Те, что отец передал!»). – Было… Было очень интересно с вами побеседовать. А сейчас мне пора. Текст пришлю послезавтра.
В кармане действительно оказались забытые кем-то из приятелей ключи. Колоду карт журналист сунул в «бардачок», а вот их – забыл. Три ключа на стальном колечке и тяжелый, размером с советский пятак, кругляш.
Брелок – немудреная бронзовая цацка.
– А статья будет называться «Страшная М.».
Ладонь Гели Реф отдернулась от бретельки, дрогнула, коснулась горла. Косте вдруг подумалось, что женщине тоже холодно.
Бьет крылом седой петух, Ночь повсюду наступает…Странные слова прозвучали тихо, еле различимо. Журналисту показалось, что он ослышался.
…Как звезда, Царица Мух Над болотом пролетает. Бьется крылышком отвесным Остов тела, обнажен, На груди пентакль чудесный Весь в лучах изображен. Нет, не ошибся – стихи. Незнакомые, удивительные. На груди пентакль печальный Между двух прозрачных крыл, Словно знак первоначальный Неразгаданных могил. Есть в болоте странный мох, Тонок, розов, многоног, Весь прозрачный, чуть живой, Презираемый травой…Гели Реф пошатнулась, ладонь, сжимавшая горло, скользнула к груди. Костя недоуменно моргнул, но быстро сообразил – бросился к ней…
– Нет! – Женщина отстранила его руку, выпрямилась. – Все в порядке. Вы подумали о статье, мне вспомнились стихи… Ничего не случилось, Константин, правда?
– «М.» сразу дает максимум ассоциаций. – Костя взглянул на проносившиеся за окошком машины огни, пытаясь сообразить, как они едут. Родной город, знакомый до последнего канализационного люка, в эту минуту казался чужим и даже жутковатым.
– Как у Гоголя. – Гели Реф не спросила, констатировала.
– Не только! – Журналист оживился, потер лицо (пот! пот! в тренажерный зал!). – С одной стороны – конечно же, «Страшная Месть». Но с другой… Подсознательно «М.» – это и Марена, и Мара, и Мертвецы. А для тех, кто Толкиена читал, – еще и Моргот с Мордором. Считается, что «М» ассоциируется со смертью больше, чем любая другая буква…
«Со смертью – и с Машкиной Людмилой Васильевной», – добавил он, но, конечно, не вслух.
Гели Реф любезно предложила подкинуть его домой на своей белой «Тойоте». Журналист столь же любезно согласился.
О том, что случилось – и чего не случилось, – не вспоминали. Костя то и дело порывался достать из кармана связку ключей для детального изучения, но каждый раз благоразумно от подобной идеи отказывался. В конце концов, все это могло быть совпадением.
…Как и пять трупов в парикмахерской, где честно трудилась Страшная М. Как невпопад вспомнившаяся его спутнице Муха – и не обычная, а Царица. Можно сказать, Повелительница.
– Сюда! – Костя не без труда очнулся, заметив огни знакомого гастронома. – Сейчас, в следующий переулок.
Закрывая дверцу и повторив, что интервью будет готово послезавтра или даже завтра, журналист решился и задержал руку.
– Гели… Не знаю, как вас зовут на самом деле, но это неважно.
Он выждал секунду, другую… Напрасно.
Ладно!
– Сначала я сгоню брюхо. На это уйдет… месяц. Потом потрачу очередной гонорар на букет орхидей и попрошусь к вам на прием. Упаду на колени и буду просить прощения. Не за то, что я сволочь, – таким, видать, и умру. За то, что я был сволочью по отношению к вам.
Костя вновь замолчал, ожидая. Секунды тянулись, глухо и нетерпеливо урчал мотор. Наконец из темноты салона послышался тихий голос:
– Хорошо. Я буду ждать.
Телефон позвонил ровно в час ночи.
– Костя! Костя!.. – услыхал журналист, не успев сказать «алло!». – Это я, Игорь! Извини, что поздно…
По голосу можно было понять все – или почти все. Еще один абзац ненаписанной статьи: невеста по имени Елена не послушалась, согласилась довериться страшным рукам страшной М…
– Мама! У мамы инсульт! Ее надо в больницу, надо вынести из дому, а в «Скорой» одни женщины…
Одеваясь, Костя машинально сунул руку в карман. Ключи! Вечером он почему-то о них не вспомнил…
Из двух лампочек в прихожей горела лишь одна, пришлось вернуться в комнату, щелкнуть выключателем.
Все верно, три ключа – два маленьких, один большой, с хитрой бороздкой, вроде сейфового. Ничего особенного. И брелок самый обычный – бронзовый, с устаревшей коммунистической символикой. «Пятиконечная звезда и красный галстук рядом…» Галстука, ясное дело, не было, зато имелся круг, в котором пятиконечная и находилась.
Уже в дверях он сообразил, что звезда не совсем коммунистическая. Американская, что ли?
Кофе чуть горчил, кондиционер пенсионного возраста исправно капал в подставленную банку, не споря с жарой, потолок вместе со стенами дружно, во весь голос, просили ремонта…
Костя улыбнулся. Приятно! Сразу помолодел лет на восемь. Первая работа, первая газета – самая, самая первая… Особенно приятно после бессонной ночи в больнице.
Страшная М., Машкина Людмила Васильевна, была жива. Пока.
Друзья сделали что могли, две сотни баксов, вовремя извлеченные журналистом из бумажника, – тоже. И врачи постарались, но чудеса случаются редко.
Так и было сказано, когда утром Игорь и Костя добились встречи с заведующим реанимационным отделением.
Игорь остался. Лена, его невеста, обещала подъехать с минуты на минуту, а журналисту пора было на службу.
Он только что звонил другу. Все оставалось по-прежнему. Пока. Все еще.
Последний глоток показался особенно горьким. Костя поставил невесомую чашечку на стол.