Рубин королевы
Шрифт:
– Очень сожалею, мистер Баттерфилд, но, по-моему, я достаточно ясно высказался: за исключением моей личной коллекции, у меня в данный момент нет ничего, что могло бы вас заинтересовать. Так что не теряйте времени и продолжайте ваше путешествие: в Европе сколько угодно ювелиров, способных предложить вам прекрасные вещи...
Американец вздохнул так, что на ближайшем растении затрепетали листья.
– Хорошо! Но что поделать, раз вы мне так симпатичны! Ладно, пусть сделка не состоится, давайте, по крайней мере, выпьем по стаканчику вместе.
– Если вам угодно, – сдался Альдо, – но только позже! Сейчас я испытываю сильнейшее желание принять ванну и переодеться.
И он, наконец, присоединился к Адальберу, терпеливо дожидавшемуся
– Да что ж такого ты сделал этому типу, что он так в тебя вцепился?
– Я тебе уже говорил: он вбил себе в голову, что должен купить украшение для своей жены именно у меня... и потом, кажется, я ему понравился!
– По-твоему, этого достаточно? А вот мне он совершенно не нравится, твой американец!
– Вовсе это не «мой» американец, и мне он нравится не больше, чем тебе. Но что поделаешь, я все-таки обещал выпить с ним по стаканчику перед ужином. Надеюсь, после этого мы от него избавимся.
– Посмотрим. Я, например, подумываю о том, не отправиться ли нам куда-нибудь в другое место? На случай, если он еще сильней тебя полюбит и пожелает непременно разделить с нами трапезу?..
Так и случилось. Но тут решительно вмешался Адальбер. Он встал, сухо поклонился Баттерфилду и напомнил Альдо, что они в этот вечер приглашены на ужин к одному из его собратьев-археологов. Причем произнес свою тираду специально припасенным для подобных обстоятельств безапелляционно-презрительным тоном. Это подействовало волшебно, американец не стал упорствовать.
Через несколько минут друзья уже катили в коляске по Карлову мосту, направляясь к острову Кампа, где нашли пристанище на одной из уютных площадей, в прелестном старомодном ресторанчике, который назвал им на ушко портье «Европы», – в «Серебряной щуке».
– Ох, – вздохнул Видаль-Пеликорн, откидываясь на спинку скамьи с красно-золотыми подушками, – и сладко же мы с тобой заснем после треволнений предыдущей ночи.
– Ты-то заснешь, а мне нужно уйти после ужина. Вот что мы сделаем: по дороге в отель я попрошу кучера высадить меня на Староместской площади.
Адальбер нахмурился.
– Вот как? И что ты собираешься делать?
Альдо вытащил из кармана письмо, он написал его у себя в номере перед тем, как спуститься вниз.
– Заскочу к раввину и суну это ему под дверь. Я прошу его принять нас как можно скорее. Мне не терпится очистить этот камень. С тех пор, как мы его заполучили, я каждую минуту ожидаю какого-нибудь несчастья.
– Я не суеверен, но, признаюсь, что на этот раз мне тоже не по себе. Где сейчас рубин?
– У меня в кармане. Не думаешь же ты, что я бы решился оставить его в номере?
– Нет, но почему бы не в сейфе отеля? Он именно для того и предназначен...
– Ну да... А ночью, того и гляди, «Европа» загорится.
Несмотря на всю серьезность разговора, Адальбер расхохотался и залпом осушил бокал вина.
– Пора что-то предпринять! Похоже, наше приключение сильно на тебя подействовало, старина.
Однако вскоре веселости у Адальбера поубавилось – вернувшись в отель, он обнаружил, что его номер обыскали. Причем таинственные сыщики действовали очень умело, и только наметанный глаз археолога, от которого не укрывалась ни одна, даже самая незначительная деталь, позволил ему понять, что произошло. Разумеется, Альдо тоже был нанесен визит, так что, несмотря на страшную усталость, друзьям пришлось взяться за работу и переставить всю мебель в обоих номерах, чтобы обеспечить себе возможность спокойно выспаться ночью. Как следует забаррикадировав двери и окна, – слава Богу, ночь была хоть и теплой, но без обычной летней духоты, – они наконец добрались до постелей, не забыв сунуть под подушки по пистолету. Камень предусмотрительный Альдо доверил одной из чаш в стиле Галле, из которых состояла люстра в его номере. Приняв меры предосторожности, они уснули сном праведников.
На следующее утро вместе с завтраком Морозини принесли на подносе письмо. К нему была приложена записка портье, объяснявшего, что письмо в семь часов утра принесла какая-то девушка.
«Сегодня ночью, в одиннадцать часов, в Староновой синагоге. Да пребудет с тобой мир...» – писал Иегуда Лива.
С той самой минуты, как роковой рубин оказался в его руках, Морозини с нетерпением ждал этого сигнала. Он нисколько не раскаивался, что нарушил вечный покой Джулио, – напротив, он был уверен, что теперь наконец к несчастному снизойдет успокоение. Но сама драгоценность создавала тягостную атмосферу, постоянно напоминая обо всех ужасах и несчастьях, какие навлекало на людей обладание этим камнем. Собираясь выйти из номера, Альдо пришлось буквально заставить себя извлечь это чудовище из хрупкого стеклянного тайника. Лучше было не оставлять камень там на тот случай, если горничные решат основательно почистить люстру. Он немного успокоился, вспомнив о том, что совсем скоро, уже сегодня ночью, проклятый рубин утратит свою колдовскую власть...
День друзья потратили на то, чтобы подготовить машину к долгой дороге и побродить по городу, а вечером решили поужинать в пивной «Моцарт». Это была удачная мысль. Во-первых, не нужно было возвращаться в отель, рискуя подвергнуться нескромным расспросам со стороны Баттерфилда. А во-вторых, отпадала необходимость облачаться в традиционные смокинги, слишком элегантные для ночных прогулок по старому еврейскому кварталу Праги.
На город спустилась прекрасная теплая ночь, и, когда двое друзей вышли из пивной, на улицах и площадях было полно народу. Летом в Праге словно воцарялся непрекращающийся веселый праздник. Освещенные газовыми фонарями, в которых, казалось, отражались звезды, мелкие торговцы бойко продавали огурцы, сосиски с хреном и пиво, гребя деньги лопатой под скрипки уличных музыкантов, в игре которых старые цыганские мелодии сменялись темой Сметаны, посвященной Влтаве, и более известной, чем национальный гимн. Цыганка-гадалка, с огненным взглядом из-под длинных спутанных черных волос, едва сдерживаемых желтым платком, схватила было Альдо за руку, но он мягко высвободился.
– Спасибо, но мне не хочется знать свое будущее, – сказал он ей по-французски.
Должно быть, женщине этот язык был незнаком. Она огорченно взмахнула руками, отчего зазвенели все ее серебряные браслеты, и со вздохом тряхнула головой.
– Может быть, ты зря отказался, – заметил Видаль-Пеликорн. – Сейчас самый подходящий момент для того, чтобы узнать, что нас ждет...
Через несколько минут их поглотила тьма еврейского квартала, и с непривычки оба зажмурили глаза. Приятный запах жареных сосисок и свежей мяты уступил место мясному душку и затхлой вони старых тряпок, которыми несло из двух лавок, стоявших одна против другой. Пара грязно-желтых фонарей безуспешно старалась осветить ухабистую, плохо вымощенную улицу. Постепенно глаза обоих мужчин привыкли к темноте, и они стали различать стену старого кладбища и трепещущие кроны деревьев, -укрывавшие невообразимое нагромождение надгробных камней, отчего этот приют мертвых напоминал неспокойное зимнее море. Внезапно обоняния ночных гостей коснулся нежный, ласкающий аромат цветущей бузины и жасмина. Они приблизились к ограде, перед ними выросла черная островерхая громада древней синагоги...
Подойдя еще ближе, Альдо и Адальбер заметили полоску света, выбивавшуюся из приоткрытой двери.
– Входи один! – шепнул Адальбер. – Раввин меня не знает.
– А ты что собираешься тем временем делать?
– Сторожить. Осторожность никогда не помешает. Этот квартал выглядит жутковато.
Демонстрируя суровую решимость, археолог уселся на истертые ступени и принялся набивать трубку. Альдо не стал его уговаривать и толкнул дверь, над которой в витраже стрельчатого свода на фоне усеянного крупными звездами неба распускалась смоковница. Створка скрипнула, но легко подалась.