Рубин Великого Ламы
Шрифт:
– Его дядя, кажется, химик Гарди, профессор, работает в музее естественной истории, – сказал кто-то. – Это человек, имеющий за собой большие научные заслуги.
– А кто же умеет лучше, чем вы, господа англичане, ценить заслуги? – произнес атташе посольства, указывая глазами на Отто Мейстера, знаменитого немецкого лингвиста, переселившегося в Англию; тот сидел погруженный в чтение какого-то журнала и не принимал участия в споре.
– Вы слышите, господин Мейстер? – сказал сэр Джон Олдфилд, повышая голос. – Вам говорят любезности!
Ученый был несколько туг на ухо; его рассеянность и невнимательность часто становились объектом для насмешек.
– А! Конечно! Премного благодарен! –
– И отдают честь вашим заслугам, – продолжал сэр Джон. – Мы умеем их ценить!
– И прибавьте: вознаграждать, – сказал ученый как можно более учтиво. – Звание кавалера ордена, которым только что наградили вас как художника, служит тому доказательством.
Талантливый живописец, человек любезный и простой в обхождении, сэр Джон был таковым до той роковой минуты, когда королева пожаловала ему титул кавалера. Это его совершенно изменило. Мистер Олдфилд, художник и премилый человек, превратился в сэра Джона Олдфилда, лицо почтенное и важное. С тех пор он перестал рассуждать о вопросах искусства, считая это ниже своего достоинства, и для него было чуть ли не оскорблением, если кто-нибудь начинал говорить о его картинах.
– Вернемся к предмету нашего разговора, – сухо сказал сэр Джон. – Если допустить, что мы действительно ценим заслуги наших друзей, то кто нам скажет, имеет ли мистер Дерош какие-нибудь заслуги, кроме своего громадного богатства?
– Его заслуга в том, что, помимо богатства, он обладает щедростью! – воскликнул Фицморис Троттер. – Господи боже! Сколько затруднений! Куда же мы придем, если будем принимать в наш клуб исключительно гениальных людей? Прекрасный человек с безукоризненными манерами, за которого отвечают все его соотечественники и который может истратить тысячу гиней так же легко, как я двенадцать су, – чего же вам еще нужно?
– Да, но чист ли источник его богатства?
– Об этом трудно судить, – вмешался майор Фэйрли с циничной усмешкой. – Все, что я могу утверждать со своей стороны, это то, что источник его вин великолепен. Ах, друзья мои, какой погреб! Я бы не отказался быть у него ключником! [5] А какой стол! И кухня у него только французская, заметьте!
5
Ключник – служащий, заведующий продовольственными запасами и имеющий при себе ключи от мест их хранения.
– И потом, – прибавил Фицморис, – разве трудно представить себе этот источник? Рубины добывают в копях, это ясно как день. И владение этими копями он держит в секрете, что еще яснее. Но если он отказывается объяснить нам их расположение, то мы очень наивны, удивляясь этому; разве каждый из нас не поступил бы так же?
– Я долго беседовал с ним о его путешествиях, – сказал майор, – он был в Индии и знает ее очень хорошо. Я убежден, что там он и нашел свое сокровище!
– Вы, значит, у него обедали, Троттер? – не без зависти спросил Джон Олдфилд, а про себя подумал: «Этот дьявол Фицморис всюду пролезет! Нет никого, с кем бы он не был знаком, нет такой любопытной вещи, которой бы он не видел, и такого коммерческого дела, о котором он не знал бы всех подробностей».
– Сомнительное достижение… Чем больше узнаешь, тем больше волос теряешь, – пробормотал Фицморис. – Если серьезно, с мистером Дерошем стоит познакомиться. Сэр Джон, вы любите хорошо поесть, вам следовало бы к нему отправиться. Вы сумеете это оценить.
– Действительно ли у него такой хороший
– Чудный! А какие ликеры, какие сигары! Не говорю уже о серебре…
– Говорят также, что меблировка его дома необыкновенна.
– Удивительна! Человек, который не глядя платит по всем сметам архитектора, может рассчитывать на хорошую меблировку.
– Одних денег для этого недостаточно! – произнес лорд Темпль, который не упускал случая сказать банальность.
– Согласен, но у мистера Дероша прекрасный вкус. Он тонкий знаток. Он с первого же взгляда на картину может обнаружить подделку и по вкусу узнать подлинность вина!
– Вы судите по собственному опыту? – грубовато спросил майор. – Вы, вероятно, предлагали ему на пробу все свои настойки?
– Хотя бы и предлагал! – парировал Фицморис невозмутимо. – Я видел, как он за десять минут истратил двести гиней… самый любезный человек на свете, особенно в сравнении с майором!
Фицморис Троттер был человеком особенным. Красивый, но уже с лысиной, одаренный всеми возможными способностями, он не имел только твердости характера и постоянства и оставался всегда ни с чем. Он мог быстро нарисовать на бумаге женский силуэт, спеть или саккомпанировать; он играл на всех инструментах, устраивал домашние спектакли, игры, шарады, в молодости был везде желанным гостем. Но все это не увеличивало его доходов. Напротив, от такой праздной жизни, к тому же дорогостоящей, все богатство его уплыло. А кроме этого у него ничего не было. Ему исполнилось сорок. Все его проказы, шутки, забавные песни, все его таланты привели только к тому, что на лице появились морщины, а на голове лысина. Приглашать его стали реже. Иные даже шептались, что становится опасно посещать его часто: он то и дело норовил одолжить денег, предложить невыгодную сделку или напроситься на обед. Люди стали от него отворачиваться.
Вследствие всего этого выгоды клубной жизни оказывались для него еще более ценными. Пока не возникало никаких поводов изгнать его из клуба – этого уникального лондонского учреждения, особенно привлекательного для тех, кто имел тощий кошелек, а жизнь любил вести роскошную.
Стать членом клуба было несколько затруднительно, но если вас приняли – достаточно было ничтожных средств, чтобы продолжать разыгрывать роль богача. Тридцать гиней – первый взнос, а за двенадцать или пятнадцать гиней ежегодно появлялась возможность пользоваться роскошным дворцом, журналами, газетами, книгами, залами для игр, кабинетами для работы и многим другим. Каждый член клуба имел право принимать гостей в специальной зале, получать письма и даже иметь свою отдельную спальню, с постелью, стулом и умывальником. Наконец, в клубе можно было позавтракать за двадцать два су, перекусить за восемнадцать и пообедать за двадцать.
Что касается майора Фэйрли, то и он был не меньшим гурманом, чем его друг Фицморис. У него также были большие потребности и малые средства. Как все английские офицеры, майор побывал в Индии, откуда выбрался с большими затруднениями. О нем ходили нелестные слухи как о несносном человеке. Все заметили, что он постоянно носит с собой карты и всегда готов предложить сыграть, причем ему всегда удивительно везло в игре.
Про майора рассказывали ужасные вещи. Совсем молодым Фэйрли был в Дели, во время восстания сипаев, и отличился страшной жестокостью: говорили, что он собственными руками перевешал множество сипаев. Да и действительно, при виде его круглых неподвижных глаз, худого нервного лица, сухих рук, похожих на когти хищной птицы, и застывшего на губах выражения холодной жестокости можно было ясно представить себе безжалостного судью и победителя, лишенного какого-либо снисхождения; чего же еще было ожидать несчастным бунтовщикам?