Rucciя

Идиатуллин Шамиль

Это, в принципе, было ответом и на первый вопрос – люди хотят оценить общественное мнение в республике. Поэтому я для порядка спросил, можно ли будет спросить у Гарифуллина, куда он дел джип, подаренный «борисковскими». А получив заверения, что можно задавать любые вопросы в любой последовательности, сказал, что готов, и поинтересовался, как и когда встречи могут быть организованы. Оказалось, что у названных Петей людей в каждую часть тела было засажено по шилу: по словам Куликова, самолет для меня уже стоял под парами, а Гарифуллин с Давлетшиным ждали меня в московской гостинице «Севастополь» в течение послезавтрашнего дня. Дорога, стол, командировочные и гонорар оплачиваются принимающей стороной. Я засмеялся и сказал, что дорога и стол само собой, с командировочными подумаем, а гонорар мне редакция заплатит, так что не надо. И послезавтра не получится – Магдиев явно предвидел действия своих оппонентнов, потому что назначил как раз на послезавтра колоссальную прессуху с участием чуть ли не всех журналистов планеты. И я, уж извините, послезавтра в губернаторском

дворце Кремля буду, а не в «Севастополе». Петя заметно огорчился, но спорить не стал. Лишь уточнил тему прессухи и точно ли она не может перенестись, а заодно, ухмыльнувшись, осведомился, а сам он не сможет ли попасть на мероприятие – больно уж интересно ему Магдиева вживую в нынешней ситуации послушать. Я пожал плечами и предложил Пете срочно устроиться на работу во влиятельное федеральное, а лучше иностранное СМИ. Или хотя бы похитить ихнего корреспондента, а документы переправить на себя. Посмеявшись по этому поводу, Петя предложил: «Лучше ты мне расскажешь, как все было». А я предложил ему читать «Наше все», в котором мой сумрачный татарский гений изложит все подробности куда лучше, чем я это делаю в устном порядке. На том и расстались, договорившись созвониться вскоре после прессухи и назначить все-таки встречу в «Севастополе». Тем более, что после магдиевского брифинга и у меня будет больше вопросов, и у оппортунистов – больше свежих ответов.

Размышления по поводу того, как славно было бы устроить здесь и сейчас совместную прессуху Магдиева, Давлетшина и Гарифуллина, развлекли меня, пока я, благополучно миновав тайницкого сержанта, карабкался по крутому (градусов тридцать пять) подъему. Проходя мимо нового дворца, стоявшего справа, так сказать, в профиль, я обратил внимание на то, что российский флаг на нем развевается ничуть не ниже, чем татарстанский. Интеллигентно, подумал я, стараясь не пыхтеть вслух. Зато поверх черных пик, огораживающих двор губернаторского дворца (он располагался за коричневой громадой башни Сююмбике слева и вполоборота ко мне – соответственно, и к юному конкуренту) в гордом одиночестве реял президентский штандарт. А вот так, снова подумал я, сворачивая влево, к раздвинувшим черные пики воротам. Ворота занимал парадный милиционер, рядом с которым топталась пара не без выпендрежа одетых ребят примерно моего возраста. В руках они держали закатанные в ламинат удостоверения. Второй милиционер ковырялся в будочке сразу за воротами – видимо, сверялся со списком приглашенных. Вдоль главного здания Пушечного двора, со стороны Спасских ворот, подходили еще человек пять, и тоже незнакомых. Я удивился, а потом сообразил, что это, видимо, московские коллеги, прибывшие на заведомо скандальную прессуху. Странно только, что они вразброс к месту назначения подходят. Наверное, притыдыхтали в семь утра «Татарстаном» и решили по Казани прогуляться. Чтобы рипорт написать про город, придавленный предчувствием войны. Хотя нет, Дамир, магдиевский пресс-секретарь, когда мы вчера болтали, сказал, что под москвичей специальный чартер отправился. Ну да и бог с ними, было бы чем голову ломать. Забавно только, что журналисты в Москве одинаковые какие-то пошли: все мужеска полу, в цветущем возрасте и при аккуратной стрижке. Надо брать пример.

Один из незнакомцев обернулся на мой взгляд, приветливо улыбнулся и подошел ко мне, источая московскую самоуверенность и запах дорогого парфюма.

– Коллега? – спросил он, улыбаясь.

– Наверное, – сказал я. – Вы из пожарной охраны?

Собеседник с удовольствием рассмеялся.

– Ну да, газета «Дым отечества». Прессуха здесь будет?

– Да вроде должна, – сказал, соображая, двигать ли уже к милиционеру с удостоверением наперевес, или лучше минут пятнадцать погулять на свежем воздухе – хотя бы и в плотной завеси ароматов триколорной Москвы. А то ведь загонят в предбанник дворца, и чисть там ботинки в специальном автомате под свирепым взглядом охранников. В любом случае, к милиционеру идти пока рано – его так обступили москвичи, что и фуражки не было видно. Парень рядом со мной тоже бегло посмотрел назад, видимо, пришел к тому же выводу и сказал, протягивая руку:

– Давайте знакомиться. Дима Чурылев, RussiaToday.

– О, – сказал я, отвечая на пожатие. – Today, tomorrow and forever. Вас-то мне и надо.

Миша заулыбался, ожидая продолжения, но тут за моей спиной сказали:

– Вау. Летфуллин лично пожаловали. Не иначе, снег будет.

Легко, будто и не в гору, приближалась Алсу. За ней брел оператор со штативом и камерой. И я в очередной раз порадовался тому, что не променял газету на ТВ. А заодно и тому, что ГТРК не поддалась моде, сразившей частные телекомпании, и удержалась от оптового приема на работу операторов не сильного, а прекрасного пола. Ведь последние годы на прессухи ходить было страшно: чуть зазеваешься, и тебя сшибает с ног деловитая девица в комбинезоне, на плече которой бетакам, а под мышкой зажат пудовый штатив. Первое время народ, в том числе и я (пока совсем не зажрался и не стал кабинетным пауком) порывался помочь – и нарывался на такую бездну молчаливого презрения, что только судорожно сглатывал и удалялся от греха в самый дальний уголок. Теперь все стали ученые, и только стыдливо прятали руки за спину, когда мимо с пыхтением пролетала амазонка с камерой. Мужики-операторы, надо сказать, их тихо ненавидели – примерно как водители коллег противоположного пола.

ГТРК, говорю, была не из таковских и использовала прекрасных

дам сугубо по назначению. Репортеры среди них тоже попадались, но Алсу, скажу это с гордостью, была лучшей. С гордостью, потому что это я ее натаскивал лет пять назад, когда она два лета подряд проходила практику в нашей газете. Совсем дремучая красоточка была, и на первых порах я думал, что все кончится двумя заметками, одну из которых я напишу сам, а вторую, доверенную практикантке, так и не опубликую – а потом придется еще и в характеристике для универа врать, что студентка Замалетдинова, несмотря на юный возраст и отсутствие опыта, проявила себя как умелый журналист, и только катастрофическая нехватка места на газетной полосе не позволила и так далее. Но миловидность Алсу скрывала, да так и не скрыла ясный ум, редкостную обучаемость и уникально ровный характер. Так что пока я строил планы на то, как курсу к пятому возьму ее себе в отдел экономики и потихоньку выращу до завотделом, девицу увели из-под моего неказистого носа гады-рекрутеры с ГТРК. Компания переживала тогда обвальное сокращение штатов в связи с возвращением в федеральное лоно (а все людские и технические ресурсы, накопленные за последние годы, перетекли в специально созданную властями Татарстана бридж-компанию). Тивишники цопнули мою Алсушу и сделали прямо из третьекурсницы старшим корреспондентом, а через пару месяцев – редактором новостей. Я не возражал – да и что я мог возразить? Но Алсу, как честная девушка, все равно с первой же телезарплаты явилась к нам с тортом наперевес и устроила масштабный отходняк, на который, похоже, вся зарплата и ухнула. Все напились, я разболтался и сдуру похвастался, как именно на третьем курсе отказался от должности редактора теленовостей (боялся, видимо, что камеры таскать заставят). Это дало Алсу повод который год подряд при каждой нашей встрече прохаживаться по поводу того, какая она не гордая, и как она доедает то, что отцы и наставники не доели.

Чмокнувшись, мы потрепались на эту тему с полминуты. Оператор, не обращая на нас внимания, поставил камеру наземь, расправил штатив и принялся, вполголоса матерясь, что-то в нем ломать. Тут я вспомнил, что грубо бросил москвича Диму, так и не узнавшего, чем я недоволен в деятельности ведущего российского интернет-издания. Я сказал:

– А вот, Алсуш, знакомься… – развернулся, и обнаружил, что хоть запах Чурылева живет и побеждает все прочее, но гордого носителя дорогого аромата нет ни рядом со мной, ни поодаль. Не было и остальных москвичей, более того, не было и привратников, причем ворота оказались притворены, а ментовская будка, зеркально отсвечивающая тонированными стеклами, и вовсе наглухо закрыта. Здрасьте, на фиг, испуганно подумал я, вообразив вдруг, что как Рип ван Винкль заспал прибытие остальных журналистов и их торжественный проход во дворец. Я сорвал с пояса телефон и посмотрел на экранчик. Было без двадцати. Я облегченно вздохнул, вернул аппарат на место и подумал, что, видимо, менты получили приказ заводить прессу в здание группами. Это было странно, потому что привратники без ворот существовать не могли, что доказывалось уже на словообразовательном уровне. Ну да это проблемы не моя, а филологов и службы охраны.

Тут я сквозь деревья заметил, что из второго подъезда дворца на высокое крыльцо вышел москвич Дима, деловито огляделся по сторонам и зашагал к воротам. Не взглянув на будку, он вышел за ограду, опять притворил калитку и встал рядом с ней, как часовой – разве что не по стойке смирно. Да еще часовому плейер не положен, а Чурылев выудил из-за ворота бесцветный наушник и вставил в ухо. Я вопросительно посмотрел на москвича, он подмигнул мне, улыбнулся и пожал плечами. Идти расспрашивать было лень – впрочем, и так все было понятно. Правильно я догадался: коллег заводят во дворец мелкими группами, чтобы, значит, не создавали сутолоки. Накопится еще группа, выйдет провожатый и, куда деваться, проведет. А Дима пока ждет отставших земляков.

– Вот смотри, Алсу, – сказал я назидательно, – будешь хорошо себя вести и делать правильные репортажи, возьмут тебя в Москву, оденут хорошо, спрыснут шанелем и купят классную фигуру.

– Гад ты, учитель, – сказала Алсу с оправданной обидой.

– Я не гад, я просто комплексую.

– Не комплексуй, у тебя тоже ноги красивые, – сказала юная нахалка.

– Балда, я не на твоем фоне комплексую, а вот этого орла, – сказал я, незаметно кивая на Чурылева. – Зырь, каким должен быть настоящий журналист: лицо волевое, выправка военная, и взгляд как у волка. А запах…

– Да какой это журналист, – оборвала Алсу. – Это ж секьюрити.

– Ой ты господи, – сказал я. – Стыдно должно быть Замалетдиновой, которая обзывает коллегу. Я, между прочим, с дяденькой познакомиться успел. Это электронный журналист из Тудея, самый настоящий, звать Митяем.

– Интересно, – сказала Алсу. – А в Тудее все со стволами ходят?

– Где? – спросил я и уставился в Диму. Он улыбнулся и снова повернулся к нам спиной, невнимательно рассматривая окрестности и подходившую со стороны Кремлевской ватагу опять-таки явно нездешних журналистов.

– Под мышкой, где еще, – сказала Алсу и показала глазами.

– Если ты легкую небритость… – начал я и заткнулся. Под мышкой ничего заметно не было, даже складок, зато на спине тонкая ткань летнего пиджака явно обрисовывала сбрую потолще подтяжек.

– Антиресно девки пляшут, – сказал я, лихорадочно соображая. Ватага подошла к Чурылеву и дружно полезла за удостоверениями, а он остановил их жестом и принялся что-то неторопливо объяснять. Я двинулся к воротам, чтобы не пропустить чего-нибудь интересного. Не зря: Дима, покосившись на меня, закончил: