Руфь. Непреклонная
Шрифт:
Они не старались скрыть то, что ошеломлены появлением Ноемини.
— Где твой муж, Елимелех?
— Такой высокий, красивый мужчина.
Женщины со всех сторон наступали на Ноеминь, задавая ей вопросы, которые только воскресили боль недавних трагических событий.
— У тебя были сыновья. Где они?
— Они, конечно, остались в Моаве!
— Где же Махлон и Хилеон?
Женщины говорили все разом, их все усиливавшийся интерес был прикован к несчастью Ноемини. Что касается Руфи, то они не удивлялись ей и не оскорбляли ее, поскольку предпочли просто не обращать на нее внимания. Ноеминь
— Мой народ будет смотреть на тебя как на чужеземку. Но хуже всего то, что они узнают в тебе моавитянку.
Все в облике Руфи изобличало ее национальность. Ее наряд отличался от одежды этих женщин, и кожа ее была темнее. У нее не было денег, чтобы сменить платье, и, естественно, возможности изменить цвет кожи. Требовалось время, чтобы эти люди приняли ее.
— Не рассчитывай, что кто-нибудь пригласит тебя в свой дом, — говорила Ноеминь.
Еврей не мог пригласить в свой дом чужеземца и не оскверниться при этом.
— О, Ноеминь, — причитали женщины, слушая рассказ о смерти Елимелеха, Хилеона и Махлона, — твое горе слишком велико, чтобы его можно было вынести!
Казалось, они несколько отпрянули от нее, смущенные и растерянные. Может быть, женщины не спешили предлагать ей помощь, опасаясь, что ее несчастье каким-то образом перейдет к ним? Руфь двинулась вперед, прокладывая себе дорогу через толпу, пока не подошла к Ноемини достаточно близко, чтобы та заметила ее.
— Не называйте меня Ноеминью [2] , — воскликнула ее свекровь, — а называйте меня Марою [3] , потому что Вседержитель послал мне великую горесть, — она начала плакать и стенать. — Я вышла отсюда с достатком, а возвратил меня Господь с пустыми руками. Зачем вам называть меня Ноеминью, если Господь заставил меня страдать, если Вседержитель послал мне такое несчастье?
2
Приятная.
3
Горькая.
Вероятно, Ноеминь слишком долго жила вдали от этих женщин, чтобы они могли разделить ее горе. Несмотря на слова сочувствия, они, кажется, были не в состоянии утешить ее. Встревоженные и смущенные, они стояли молча, поглядывая друг на друга. Руфь снова двинулась вперед, и когда взгляд Ноемини упал на нее, на лице свекрови отразилось чувство облегчения.
— Руфь, о, Руфь, подойди ко мне.
Когда Руфь пробиралась к свекрови, женщины отступали от нее, отходили, чтобы она не коснулась их. Они больше не игнорировали ее, а открыто и высокомерно разглядывали. Жар залил ее щеки. Неужели моавитянки так же смотрели на Ноеминь, когда она впервые появилась в Кирхарешете?
— Это моя невестка. Руфь, вдова Махлона, — сказала Ноеминь, беря ее за руку.
Руфь почувствовала, как дрожала Ноеминь. Это был тот самый момент, которого ее свекровь страшилась больше всего? Знакомство ее невестки, моавитянки, с ее друзьями? Ноеминь стыдилась ее? Она была всего лишь доказательством, необходимым для этих людей, — доказательством
— Она моавитянка.
Эти слова прозвучали как проклятие.
— По рождению, — произнесла Ноеминь.
— Она собирается остаться здесь?
Никогда Руфь не чувствовала себя столь нежеланной.
Ноеминь вскинула подбородок, крепко сжав руку невестки.
— Да, она останется здесь. Мы с ней будем жить вместе.
— Но, Ноеминь, подумай, что ты делаешь!
— Без Руфи я бы не выжила.
— Но теперь ты среди своих. Отправь чужеземку назад, туда, где ей подобает быть. Ты знаешь, что об этом говорит Закон.
Ноеминь медленно повернулась, тело ее напряглось.
— Из Египта вместе с нами вышли и египтяне.
— И посмотри, сколько бед они причинили нам!
— Чужеземные женщины прокляты Богом!
— Они отвращают сердца наших мужчин от Бога!
— Хватит! — крикнула Ноеминь. — Неужели я должна отсечь то, что привил Бог? Руфь предпочла пойти со мной Она оставила свою мать, отца, братьев и сестер, все, что знала, ради того, чтобы прийти в Вифлеем и поклоняться вместе со мной Богу.
На мгновение все замолчали, но Руфь понимала: слова не могли убедить этих женщин принять ее. Она должна будет вести примерную жизнь, чтобы они поверили, что она предпочла Ноеминь своему отцу и матери, а их Бога — идолам своего народа. Время. Для этого требуется время.
— Вы вернулись как раз к Пасхе, Ноеминь. Хорошо, что ты снова среди нас.
С этими словами женщины начали расходиться, оставляя Руфь и Ноеминь одних у колодца.
Руфь тихо плакала.
— Я опозорила тебя. Из-за меня твое возвращение домой стало более тяжелым, чем могло бы быть.
— Нет, — устало откликнулась Ноеминь. — Они помнят, какой я была до того, как ушла отсюда. Мой муж преуспевал, и у меня была причина для радости. Я могла вместе с ними петь и смеяться. А теперь мое жалкое состояние вызывает у них тревогу. Если такое несчастье могло случиться со мной, думают они, то и с ними может произойти подобное. А это неутешительная мысль.
— Ты снова будешь петь и смеяться вместе с ними, матушка.
Ноеминь покачала головой.
— Я и не ожидала найти здесь кого-нибудь, — тихо прошептала она. — Но такая встреча… — она опустила голову, уставясь в землю:
— Никто не предложил мне даже куска хлеба или глотка разбавленного вина.
— Это все из-за меня.
— Неужели ты должна всю вину брать на себя? Я жила в Моаве двадцать лет. Я находилась среди идолопоклонников, открыла свой дом для чужеземок, которых мои сыновья взяли себе в жены. В глазах евреев я такая же нечистая, как и ты. А может, даже более нечистая, потому что я знала истину.
Глаза Ноемини наполнились слезами.
— О, моя дорогая. Ты все, что есть у меня. Ты — Божье благословение для меня. В Вифлееме никто не примет нас, Руфь. Таковы обычаи. Мы должны сами пробивать себе дорогу, — по ее щекам струились слезы. — Завтра Пасха. А я забыла. Как можно было забыть такой великий день? Самый главный праздник моего народа, а я…