Рухнама
Шрифт:
Чары ага вздохнул, задумался…
— Какой он был, говоришь? Я тебе так скажу: когда твой дед появлялся в городе, все, от мала до велика, завороженно смотрели на него. А Аннанияз Артык едет себе по дороге, пустив рысцой своего вороного коня… На него приятно было смотреть, он радовал глаз. Всегда опрятный, подтянутый, прямо сидящий в седле, он смахивал на знатного хана или бека.
Тут Чары ага прищурил глаза, задумчиво посмотрел в окно, проводил взглядом пробегающий мимо пейзаж. Потом, продолжая прерванную каким-то внутренним размышлением нить своего рассказа, добавил:
— Справедливый он был. Многое про людей понимал. Рассудить их мог. Односельчане уважали его. Помню, когда во второй раз избрали его арчином, мой покойный отец сказал: «Эх, зря кипчакцы
Чары ага прихлопнул ладонями по коленям, давая знать, что ему пора по делам. Он прошелся по вагону, на какой-то станции проводил встречный поезд, после чего опять вернулся ко мне.
— Ну, а с отцом твоим у нас были самые добрые отношения, — продолжил мой разговорчивый собеседник. — Он постарше был, года на три, на четыре. Я хоть и жил по соседству — в селе Ялкым , но часто гостил у дяди. Помню, когда в первый раз Аннанияза Артыка сослали на каторгу, друзья стали советовать твоему отцу уехать подальше от этих мест. Так он оказался в Керки, где года три учительствовал. Но потом вернулся поближе к родным местам, пару лет жил неподалеку от Геоктепе, затем в Ашхабад перебрался, где купил небольшой домик. Было это в 1937 году. С тех пор наши отношения стали еще ближе… Да, Сапармуратджан, твой отец так и стоит у меня перед глазами — с широкой улыбкой, жизнерадостный такой, приветливый. А какой это был умный человек!
— Чары ага, а когда вы в последний раз видели моего отца? — с замиранием сердца спросил я его прежде, чем он продолжил свой рассказ.
— Ах, Сапармуратджан, к тому я и веду, — он тяжко вдохнул. — С твоим отцом я с первых дней войны в одной дивизии воевал. О том, как мужественно мы сражались за Родину, это отдельный разговор. Сладких войн не бывает, а в эту особо много крови было пролито. Мы много раз побеждали, но, бывало, и проигрывали бой. Так случилось и тогда, под Владикавказом, в 1943 году. После тяжелого боя нас окружили, приказав бросить оружие. Немцы с автоматами наперевес что-то громко обсуждали между собой. Мы — пятеро туркмен и один русский стояли отдельной группой. Один из парней достал из кармана последнюю горсть махорки и стал мастерить самокрутку из клочка старой пожелтевшей газеты. Я не курил, поэтому отошел чуть поодаль. Они встали в круг, каждый делал затяжку и передавал другому. Когда очередь дошла до твоего отца, который должен был передать сигарету русскому парню, однополчанин-туркмен крикнул: «Атамурат, нас сейчас расстреляют, не давай сигарету русскому, дай лучше мне, я хоть накурюсь перед смертью…» На что твой отец сказал: «Нет, друзья, так не пойдет, мы одну Родину защищаем, и делить нам нечего. А смерти, ребята, не надо бояться, над нами Бог, он поможет нам, так что не будем терять надежды. Наши предки говорили: пока подброшенное яблоко падает на землю, судьба может измениться!». Тем временем один из немцев начал что-то выкрикивать в громкоговоритель, другой его переводил: «Всем выстроиться, всем выстроиться!» Пленные, было нас около ста человек, встали в строй. Перед нами через каждые десять шагов застыли как вкопанные по три немецких солдата с автоматами. «Если среди вас есть коммунисты, пусть сделают два шага вперед!» — раздалась команда, которая повторялась несколько раз. Я вздрогнул, когда услышал рядом с собой: «Атамурат, выходи!» — солдат-земляк показывал рукой на твоего отца. «Будешь знать, кому отдавать последнюю затяжку!» — зло пробормотал он. Тут подбежали немцы, схватили Атамурата и подтащили к краю канавы, вырытой рядом. Туда же подтолкнули еще несколько человек и сразу разрядили в них пулеметную очередь. На наших глазах убитых сбросили в канаву.
Чары ага достал из кармана платок и вытер повлажневшие глаза. Потом, слегка помолчав, произнес: «Пусть земля им будет пухом…»
— Сынок, тогда действовал специальный приказ Гитлера коммунистов расстреливать на месте. Остальных военнопленных разрешалось обменивать на немцев, попавших в плен. Я попал в их число, продолжал воевать и уже после войны вернулся домой. — Он снова внимательно посмотрел мне в глаза.
— Чары ага, спасибо за ваш рассказ. Все в этом мире происходит по воле Божьей.
Между тем поезд набирал свой бег. Я уставился в окно, за которым текла желтая песчаная река. Поезд проехал Чарджоу и мчался через пески Репетека. Перед моим мысленным взором ожил образ отца, сильного, мужественного, я словно слышал его голос: «Нет, я не умру, у меня три сына и моя любимая Гурбансолтан, они продолжат мою жизнь…»
Позже, спустя годы, я проследил судьбу тех, кто вместе с моим отцом делил на всех одну сигарету. Они освободились по акту обмена военнопленными и все трое после войны вернулись домой. Но судьба оказалась немилостива к ним — все они горько, неправедно ушли из жизни. Двое из них были из сел Ашхабадского этрапа, одного парализовало, у него не двигались руки — ноги, он лишился речи и разума и в итоге умер. Второй покончил жизнь самоубийством, повесившись в собственном доме. Третий жил под Геоктепе, уже в послевоенные годы он расквитался с жизнью, бросившись под колеса поезда.
Да, за все в этой жизни приходится держать ответ. С тебя спросится за любые ошибки!
Как же жестока война! И каким жестоким оказался для человечества ХХ век с его двумя мировыми войнами, десятками других столкновений и океаном пролитой крови. Самые страшные схватки века, в которые, где добровольно, а где и силой были втянуты и наши соотечественники — туркмены. Только в войне с фашизмом полегло 740 тысяч туркмен, десятки тысяч вернулись калеками, стали инвалидами. Ничем, никакими благами мира нельзя компенсировать эти утраты! Всем погибшим в этой войне мы присвоили звание Героя Туркменистана. Царство им небесное, и да будет земля им пухом!
… Но жизнь продолжалась. Оставшиеся в живых вернулись на родную землю, приступили к мирному труду, стали потихоньку забываться, успокаиваться. Но длилось это недолго. Туркменскому народу было уготовано еще одно непомерно суровое испытание: в ночь на 6 октября 1948 года катастрофическое землетрясение до основания разрушило Ашхабад. За мгновение ока красавец-город превратился в груду развалин. Под руинами остались 176 тысяч человек! Из 198 тысяч жителей столицы!
Это несчастье не обошло стороной и нашу семью: с вечера на ночлег укладывались спать четверо. Когда наступило утро, на руинах нашего дома сидел я один. Под землей остались мама и двое моих братишек — 10-летний Ниязмурат и 6-летний Мухамметмурат…
В одиночестве я просидел шесть дней и шесть ночей. Только на седьмой день пришли родственники, унесли погибших маму и братьев и похоронили на кладбище Имам Касым.
В те шесть дней я навсегда распрощался с детством, навсегда высохли слезы на моих глазах. В последний раз взглянув на руины дома, сокрывшие самых дорогих мне людей , я тихо поклялся: «Любимые мои, до последнего дня в сердце моем будут жить ваши и погибшего отца души, они будут давать мне силы исполнить ваши несбывшиеся мечты. Аллах поможет мне, и я обязательно достигну цели!»
Я часто задумываюсь над тем, что помогло мне не только выжить, но развить переданные по наследству честь и совесть, стыдливость и терпение, сохранить в себе тот стержень, который позволил мне воспитать в себе волю, силу духа и целеустремленность. Никакие жизненные трудности не сломили меня, не сделали слабее, успехи не вскружили мне голову, напротив, в моем сердце забил неиссякаемый родник желаний — жить для своего народа, своей страны, для родной земли, во имя ее священной истории, ради сегодняшнего дня, для будущих поколений. Этот родник постепенно стал селем, рекой… Я бесконечно благодарен за это своей судьбе.