Руина, Мазепа, Мазепинцы
Шрифт:
мер к погашению степного пожара и вероятно сам произвел его, что
он, наконец, тайно велел сжечь мосты, построенные на Самаре во
время обратного перехода русских войск через эту реку. Была
очевидна несостоятельность этих обвинений: у гетмана не было столько
ни сил, ни средств, чтоб угасить степной пожар, охвативший разом
пространство на многие сотни верст во все направления, а
сожжение мостов не могло быть полезным ни для какой цели, и, наконец, если б гетман посылал производить пожары, то надлежало бы разом
указать и на исполнителей такого приказания. Вместе с тем
старшины обвиняли гетмана в высокомерном обхождении со
старшинами, полковниками и знатными духовными и светскими людьми, в
алчности, самоуправстве, нерасположении к московскому
правительству и к великороссийским людям, - в скрытном намерении
образовать из Малой России отдельное владение: последнее очень
странно доказывалось тем, что Самойлович не захотел ни за кого
ни из малороссиян, ни из великороссиян отдавать своей меньшой
дочери в замужество, а пригласил для нее из-за рубежа князя Юрия
Четвертинского. Разом доносчики обвиняли и сыновей гетмана в
таких же пороках, какими отличался их родитель. Донос этот, в
форме челобитной, был составлен наскоро и чрезвычайно
неосмотрительно. В нем, между прочим, сообщалось, что однажды гетман
был на обеде у генерального обозного Борковского, куда
приглашены были московских войск полковники. Козацкий полковник
Гамалея, заспоривши с великороссийским полковником Борисовым, сказал: <что ты меня, полковник, порекаешь! не саблею нас взяли!>
Гетман, слышавши это, рассмеялся, не сделал Гамалею никакого
замечания, и - должно думать - в уме своем похвалил его за эти
речи. Таким образом, в доносе на гетмана обвинялся Гамалея, как
его единомышленник, между тем имя тош же Гамалея стоит в числе
подписавших этот донос.
Боярину Голицыну, давно уже недоброжелательствовавшему к
гетману, был на руку такой донос, и он отправил его с гонцом
в Москву, а гетману не подал ни малейшего вида.
Войска, следуя обычным путем, 11-го июля достигли до реки
Орели и там остановились на несколько дней. 12-го числа приехал
толмач из Крыма с письмом к Голицыну от салтана Нуреддина, который изъявлял удивление, что мир нарушен без всяких причин, и русские войска предприняли поход на Крым. Вслед затем из
Москвы прибыл думный дьяк Шакловитый, тогдашний приближенный
царевны Софии. Он привез боярину Голицыну похвалы за его
подвиги, а гетману вопрос: зачем он приказал жечь траву на степи?
Гетман отвечал, что никому не давал такого приказа. Тогда уже мог
уразуметь гетман, что ему устраивают западню; однако, скрывая
401
внутреннюю душевную тревогу, он по поводу прибытия думного
дьяка устроил пир и пригласил знатнейших военачальников. Во
время провозглашения царского здоровья палили из пушек, а по
окончании пира все участвовавшие в нем дарили гетмана по
тогдашнему обычаю. Между тем донос был уже послан, пропасть под
гетманом вырыта.
15-го июля двинулись войска далее; 21-го июля достигли реки
Коломака, перешли ее и расположились на возвышенном берегу
этой реки двумя лагерями: в одном на правой стороне были бояре: Алексей Семенович Шейн и князь Владимир Дмитриевич
Долгоруков, в другом, на левой стороне -. гетман и князь Константин
Осипович Щербатов; расстояние от одного лагеря до другого было
около трех верст. ‘На другой день гетман угощал у себя польского
резидента, прибывшего к войску, и не знал, что беда уже висела
у него над шеею…
В этот самый день прискакал из Москвы гонец с ответным
указом на отписку боярина о доносе, поданном старшинами на
гетмана. Князю Голицыну указывалось арестовать гетмана, сообразно желаниям старшин отрешить его от гетманского уряда и
послать в великороссийские города, Назначив ему пребывание по
своему усмотрению, а затем устроить выбор нового гетмана.
Боярин Голицын, получивши такой указ, позвал к себе
великороссийских полковников, находившихся в лагере гетмана, и
сказал им:
<Окружите ставку гетмана вашими полками, так чтоб ни к нему
никто не мог придти, ни от него выйти, и скажите старшинам, чтоб
они гетмана доставили сюда ко мне. Сделайте только это без шума, а то козаки, народ пьяный и буйный, как бы не произвели тревоги, потому что они своего гетмана не терпят>.
Это предпринято было для того, чтоб кто-нибудь не вышел от
гетмана и не переслал преждевременно вести его сыну Григорию, находившемуся со значительною частью козацкого войска близ
Сечи.
Великороссийские полковники сообщили по секрету обо всем
старшинам, и с приближением ночи окружили ставку гетмана
сторожею из великороссийских стрельцов. Один из
малороссийских летописцев сообщает, что этих стрельцов сам гетман перед
тем выпросил для обережения своей особы, так как он не доверял
уже своим козакам. Враги Самойловича, старшины и полковники, всю ночь не спали и, находясь в сообщении с великороссийскими, дожидались рассвета.
Самойлович догадался, что значит неожиданное появление
великороссийской стражи, провел ночь тревожно, а на рассвете