Руина, Мазепа, Мазепинцы
Шрифт:
Посланный от Козаков Черняк опередил Неплюева и первый
увиделся с Григорием Самойловичем, сообщил ему об отрешении
от гетманства отца его и потребовал, чтобы Григорий передал
булаву наказного гетманства миргородскому полковнику Апостолу. <А
тож мой отец винен!> — произнес со вздохом Григорий Самойлович, отдал булаву Апостолу, но удержал еще свой полковничий пернач, так как его не отрешали от полковничества, и вслед за Апостолом
404
пошел к Кодаку. Неплюев шел за ним вслед. По известию Величка, Григорий тогда написал и отправил к князю Голицыну письмо, в
котором просил пощады и правосудия для родителя и поручал
покровительству князя своих семейных и родных. Дошли до Кодака.
В Кодаке стояли с своими полками высланные в отряд козацкие
полковники. Козаки Прилуцкого полка, услышавши, что
нелюбимого Самойловича уже нет в гетманстве, пришли в ярость против
своих полковых старшин, схватили своего полковника, старого
Лазаря Горленка, и живого сожгли в горящей печи; других побили. И
в иных полках, стоявших там, происходило волнение, но убийств
было меньше: переяславского полковника Полуботка и наказного
нежинского Ярему только арестовали. У Григория Самойловича
нашлись тогда охранители против народной ярости - пешие охотные
козаки, сердюки: они окопали ставку полковника окопом и
готовились защищать его оружием. Но Неплюев успокоил их, и сам
Григорий Самойлович, видя, что сопротивление во всяком случае
бесполезно, сдался, явился к Неплюеву и положил перед ним свой
полковничий пернач. <Здравствуй, Гриша!> сказал ему Неплюев со
злобною улыбкою, и тотчас приказал его заковать в кандалы, а все
имущество, бывшее с ним, взял, по выражению малороссийского
летописца, <до своей ласки и протекции>. Неплюев доставил
Григория Самойловича Голицыну, который поручил генералу Гордону
везти его в Севск под строжайшим караулом. Гордон 23 августа
сдал его тамошнему дьяку.
Князь Голицын счел совершенно бесполезным чинить розыск
по поводу обвинений гетмана, считая достаточным для отрешения
его от гетманского уряда только то обстоятельство, что войско не
желало иметь его гетманом, и предоставлял Богу рассудить, если
донос против него был только злословием. При этом он указывал на
пример турецкого султана, который сменял крымских ханов, не
разыскивая, по одному только челобитью татар. Продержавши
несколько времени Самойловича под караулом при своем обозе, он
отправил его в Орел, потом рекою Окою повезли гетмана с сыном
Яковом в Нижний-Новгород, и в сентябре того же года состоялся
царский указ послать их в Кукарку, и, там дождавшись зимнего
пути, отправить в Тобольск, а сына его Якова с женою в Енисейск.
Так - заметил летописец, - Бог карает тех, кто по гордости
считает ни за что других: вместо маетностей и сокровищ - великое
убожество, вместо дорогих карет - московская тележка с
подводчиком, вместо парадных слуг - караул из стрельцов, вместо
музыкальных инструментов - ежедневный плач и сожаление о своей
глупой гордости, вместо роскоши - бедственная неволя. Все
огромное домашнее имущество Самойловича было описано и отобрано: половина его пошла в царскую казну, а другая в казну войсковую
малороссийскую. Жена низложенного гетмана была отослана в
405
Седнево на житье: ей в виде милостыни дали из бывшего
собственного состояния часть платья, выбравши для нее такое, какое было
попроще, все белье и 200 рублей денег. Там осуждена была она
жить с дочерьми в крайней бедности.
Сыну гетмана, Григорию, суждена была иная доля.
Современник говорит, что он, подобно отцу, был высокомерен и заносчив, надменно обращался с козаками и поспольством, звался не
полковником, а паном; двор его был постоянно охраняем сердюками, состоявшими у него на годовом жалованье и бывшими единственными
людьми, ему преданными. Все прочее ненавидело его; он был
неприступен и даже священники по нескольку дней должны были
домогаться доступа к этому поповскому внуку. В доносе, поданном
на его родителя, о Григории Самойловиче рассказывается
следующее: черниговский войт хотел поставить на городской ратуше
изображение орла в знамение того, что город Чернигов - древнейшая
собственность царского рода; полковник не дозволил этого и
говорил: <не будете, мужики, жить на свете, когда хотите выламываться
из подданства пану-отцу моему и отдаться Москве>. Вероятно, полковник в выходке войта увидел повторение проделок Рославца, новую попытку угодить Москве намерением отдать часть Малороссии
в непосредственную власть царских воевод, изъявши из-под
гетманского регимента. После взятия под стражу Григория Самойловича
последнее событие, бывшее с ним в Кодаке, растолковано было
намерением сопротивляться царской воле; Григория подвергли в Сев-
ске допросу и пытке; он уверял, что укреплял свою ставку, охраняя
себя от ярости Козаков, а не от царского воеводы, но таких уверений
не приняли и осудили Григория на смертную казнь. Такую
суровость над Григорием Самойловичем объясняют тем, что Неплюев
боялся, как бы гетманский сын, оставшись живым, не уличил его, что он присвоил себе его имущество в Кодаке. Казнь была