Руина, Мазепа, Мазепинцы
Шрифт:
Запорожье - и там затеет такое дело, что после и слышать будет
страшно. Пусть бы великие государи приказали поскорее взять
его из Лебединского уезда и привезти в Москву. Есть у меня
подозрение, что в написании подметного письма вместе с
Михаилом участниками были: Дмитрашко Райча и Полуботок. В
подметном письме есть выражение: <для милосердия Божия>. Такое
выражение в обычае у Дмитрашки Райчи в письмах. Оба - и
Дмитрашка Райча, и Полуботок - с Михаилом большие друзья, а Полуботок ему еще и сродни>.
Тут гетман постарался набросить вскользь подозрение на
Юрия Четвертинского. Мазепа сам, в бытность свою в Москве, исходатайствовал этому человеку возвращение в малороссийский
край. Воротившись, князь Юрий Четвертинский женился на
прежней своей невесте, дочери несчастного Самойловича, жил в
своей маетности в хуторе Дунаевце и принял к себе тещу, жену
сосланного гетмана. Мазепе это было не по сердцу. Он навел речь
на князя Юрия и говорил:
<Вот еще этот князь Юрий Четвертинский, пьяница, рассевает
в народе худые слухи на мой счет. Он говорил батуринскому
попу Василию: <Где прежде была вода, там опять вода будет.
Бывшему гетману уже есть царская милость; увидишь, что с его
злодеями станется!> Да тут же меня помянул: не тайно, а явно
знатным особам говорит про меня худое, не зазрясь, ни на кого1.
Живет он, Юрий, под моим урядом, а мне унять его невозможно.
Он пожалован стольничеством. Взять бы его с женой к Москве, да и тещу его вывезти бы из малороссийских городов и к мужу
отослать, потому что от них умножается мне зло. Взять их отсюда
есть пристойная причина: он - стольник и, находясь в таком
чине, в дальних от Москвы малороссийских городах ему
волочиться не довлеет, а гетманской жене от мужа врознь жить
неприлично>.
На другой день было новое свидание гетмана с дьяком. Борис, согласно с данным ему наказом, всетаки хотел подозрение в со-
1 Не стыдясь никого.
440
ставлении подметного письма свернуть на кого-нибудь из жителей
польских владений и говорил об Искрицком. Надобно знать, что
еще прошлый год была к гетману подсылка от львовского епископа
Шумлянского, принявшего^ унию. Приезжая к Мазепе, польский
шляхтич Доморацкий привез от Шумлянского письмо такого
содержания, что всяк, прочитавши его, мог подумать, что между
униатским архиереем и малороссийским гетманом ведутся какие-
то секретные сношения в пользу Польши и в ущерб царской
власти. В этом письме говорилось о прежней посылке к гетману пана
Искрицкого. Гетман тогда же сообщил об этом в Москву, подверг
Доморацкого пытке и вместе с пыточными речами отправил его
самого в Москву. Теперь Борис Михайлов говорил: <Вызвать бы
тебе, гетман, этого Искрицкого. С ним бы ты мог разговориться
и выведать, кто к тебе его посылал>.
<У Искрицкого, - говорил гетман, - здесь есть тесть, Павел
Герцик. Искрицкий хотел сюда ехать, да воротился назад, может
быть, услыхавши, что Доморацкий задержан. Я призову тестя
его, Герцика, и скажу, чтоб он зятя звал к себе. Когда удастся
мне Искрицкого заманить и он обличится в связи с Доморацким, я прикажу его вывезти за город Киев и повесить на дороге в
польские города. Только напрасно искать составителя подметного
письма в польской стороне, - и я, и все старшины подлинно
знаем, что письмо это написано Михаилом Василевичем>.
В это время пришло известие из Киева о кончине митрополита
Гедеона. Царский посланник знал, что гетман не любил
покойника, но Мазепа перед Борисом Михайловым, говоря о смерти
Гедеона, прослезился и начал расточать похвалы двум
скончавшимся тогда иерархам: митрополиту Гедеону и московскому
патриарху Иоакиму.
Уже прощаясь с гетманом, царский посланник дьяк Борис
Михайлов попросил назад подметное письмо, которое привозилось
гетману для показа. Дьяк объяснял, что это письмо нужно для
сыска воров в государевом приказе. Мазепа увидал недоверие к
себе, изменился в лице, выслал прочь бывших там и, оставшись
с Борисом Михайловым наедине, говорил: <Очень меня печалит
то, что во мне сомневаются! Иначе для чего бы это письмо брать
назад от меня? Зачем хотят хранить такие клеветы и сплетни
про меня? Из этого я догадываюсь, что письму этому верят и о
моей голове станут мыслить!>
Борис Михайлов уверял гетмана в неизменной к нему милости
обоих государей и объяснял, что подметное письмо требуется
обратно вовсе не ради какой-то осторожности от гетмана, а для
сыска воров.
Гетман позвал генерального писаря Кочубея и сказал: <Се ще
мене щепа в сердце влезла! Борис просит лист назад>. <Что с
441
ним будете делать? Разве в наказе у тебя написано, что взять его
назад?> - спросил посланца Кочубей.
<В наказе того писать не доводится, - сказал Борис
Михайлов, - а мне приказано словесно привезти назад письмо>.
Кочубей по приказу гетмана принес царскую грамоту, где
было сказано, чтобы верить Борису во всем, что у него в наказе