Шрифт:
В январе 1945 года наша небольшая группа из троих солдат направлялась в сторону недавно открытого госпиталя, который располагался вблизи небольшого городка, давно потерявшего свое имя под толстым слоем обломков и мертвых тел. К счастью, в нашем распоряжение был еще совсем новенький ГАЗ-55, в нем мы перевозили ящики с медикаментами, требующие срочной доставки.
Над этим тихим бескрайним местом застыла странная серая дымка. В ней беспорядочно летали невесомые снежинки, пытающиеся создать что-то похожее на метель, но это больше напоминает замерзшие слезы тысячи умерших, чьи тела покоятся на земле до самого горизонта, погрузившись в вечный спокойный сон. Через окно грузовика мы с привычным для нас безразличием разглядывали развороченную землю, разорванные
Я попал на фронт еще совсем мальчишкой, тогда мне едва исполнилось восемнадцать лет, и пришлось впервые держать в руках оружие. В первое время было страшно, даже немного больно, но постепенно мое тело начало привыкать к такой жесткой и суровой обстановке. Здесь нет многословия, каждое действие совершается быстро и с предельной точностью. Это правило мне пришлось усвоить очень быстро.
В мирные деньки я часто пропадал в обувной мастерской своего отца, где за час мог из полуразвалившихся сапог создать новорожденную сверкающую в лучах солнца обувь. Тогда все меня звали просто Димой, и этим именем я очень гордился, хотя оно казалось простым и неприметным. Из окна мастерской я каждое утро видел комнату девушки, живущей в доме напротив. Она бывала в моей мастерской лишь однажды, но мне хватило одного ее взгляда, чтобы влюбиться в эту девушку до безумия, но какое-то неприятное чувство, разносившееся по всему телу, не позволяло мне заговорить с ней вновь, выразить свои чувства. Мне оставалось только наблюдать за этой прелестной особой каждое утро, смотреть, как она расчесывает свои длинные рыжие волосы, любуется собой в зеркале, надевает на себя обтягивающее белое платье, подчеркивающее все достоинства стройной фигуры. Даже издалека я чувствовал ее дыхание, тепло ее тела, представлял, как трогаю своими огрубевшими пальцами ее нежную ключицу, опускаясь все ниже и ниже…
Сейчас я вижу вокруг только десятки лиц, сидящие в тени траншея, прижав к своей щеке верное, покрытое каплями дождя ружье. Кто-то спал, кто-то молча наблюдал за проезжающим мимо них грузовиком, где сидел наш измученный и голодный отряд, кому-то же посчастливилось раздобыть холодный суп, который они с жадностью поглощали, ничего не замечая вокруг. Но ни один из них не выражал на своем лице радость или спокойствие, они были хмурые, серые, как и все вокруг. Свет будто навсегда исчез из их души, они перестали верить в лучшее.
А все потому, что мы продолжали убивать, продолжали лицезреть насилие и смерть. Я до сих пор помню свой первый выстрел, своего первого убитого немецкого солдата.
Сержант Меньшиков, которого мы прозвали «Святым отцом» был моим наставником на протяжении всех эти долгих нескольких лет. Я его одновременно любил и ненавидел. Это жесткий человек, суровый, безэмоциональный. Он готов прикончить даже родного брата, если тот осмелится хотя бы подумать о переходе на сторону врага ради спасения. Сержант не жертвовал ничем, в его голове были только мысли о спасении собственной страны. Его патриотизму завидовали многие. Но «святым» мы его обозвали не из-за шутки, а из-за его сильной веры в Бога. Возможно, кому-то покажется невозможным, что такой стальной и угрюмый человек способен верить во что-то светлое и праведной, но он был таким. Его главным занятием во время затишья стало чтение маленькой карманной Библии, с которой этот человек ни за что бы не расстался. О данной книге знали лишь те, кому он доверял. И в глубине души я был рад, что сержант поделился со мной своей сокровенной тайной.
Именно этот человек смог переломить мой еще детский ум и помог увидеть истинное лицо войны.
Когда я отказывался стрелять в лежащего передо мной фашиста, убившего прямо на моих глазах несколько моих людей, сержант сжал мою руку, которая боязливо держала пистолет и не желала нажимать на курок. Он помог мне направить
Но сейчас мы так устали от этой жестокости, от этого запаха гари и крови, что были готовы на все, лишь навсегда забыть, как держать оружие в руках. Даже в эту минуту я остро ощущаю прикосновение холодного металла на своей коже, чувствую легкую отдачу после совершенного выстрела, аромат дымящегося дула верного огнестрельного оружия. Мне почему-то нравились эти ощущения, я гнался за ними и старался испытывать как можно чаще. Подобные мысли уже не пугали, страх перед смертью, перед убийством затупился, воспринимался как что-то обыденное и родное.
Я сидел рядом с водителем. Это был мужчина в возрасте, которого мы все ласково называли «Васильком». Прозвище возникло из-за его удивительной любви к этому хрупкому растению, он был готов рассказывать о нем часами, раскрывая всем удивительные свойства цветка, детально вырисовывая перед слушателем каждый лепесток, каждый листик. Разумеется, вскоре ему и самому надоело об этом рассказывать, так как его перестали слушать, но его прозвище крепко закрепилось за ним и быстро стало вторым именем, о чем он ничуть не жалел. В мирное время он звался Игорем и работал сварщиком на недавно открытой фабрике. Но проработал он там недолго и через год оказался на поле боя. Но этот удивительный человек не утратил свою любовь ко всему прекрасному, не оставил ее в мирном прошлом, как это сделали многие. Василек не погрубел, не почерствел, этот мужчина остался все таким же светлым и веселым человеком. Поэтому, когда он был за рулем, все моментально забывали о военном времени, внутри транспортного средства начинала царить странная дружелюбная гармония, сразу же затихали выстрелы, появлялось невидимое солнце и начинало слепить глаза.
Третьим нашим спутником была медсестра Анюта — молоденькая девчушка лет двадцати, чуть младше меня. Ее покрытое веснушками лицо было на удивление беззаботным, краснощеким и улыбчивым, будто никакая тревога не могла пошатнуть ее жаркое сердце. С ней мы знакомы совсем немного, ее направили вместе с нашей группой в госпиталь, где, как оказалось, катастрофически не хватало медицинской помощи после очередного налета неугомонных фашистских истребителей. Но эта милая особа очень быстро смогла завоевать мужское внимание и вжиться в наш небольшой коллектив.
Остальные двое являлись ранеными солдатами, которых мы перехватили по дороге. Мы могли взять еще больше, но у нас попросту не хватило бы места, так как весь кузов был практически доверху забит ящиками с драгоценными медикаментами.
Сержант Меньшиков даже сейчас продолжал держать оружие наготове, так как боялся, что среди наших солдат могут затаиться диверсанты, которые помешают нам доставить груз в пункт назначения. Я понимал его тревогу, ведь даже сейчас, когда враг серьезно ослабел, нам необходимо держать все под контролем. Он будто чувствовал приближение опасности, отсчитывал время до какого-то события и молча ждал его, боясь поделиться своим знанием с остальными. Впервые я заметил на его стальном суровом лице легкую смесь страха и волнения. Мне казалось, что это обман зрения, но вскоре осознал, что сержант заметил опасность, которая уже окружила нас со всех сторон.
— Ложись! — это единственное, что я смог услышать до того момента, как меня оглушили выстрелы, пронзившие наш грузовик откуда-то сверху. Затем смертельные пули вновь вернулись и со свистом стали разноситься повсюду, разрезая воздух с мелодичным звуком.
Когда я смог прийти в себя, то увидел рядом с собой прелестное лицо еще совсем юной Анюты, на губах которой застыл алый ручеек крови, медленно стекающий вниз по белоснежной коже. Я понял, что она мертва, но быстрота происходящих событий не давали мне возможности переварить все эти мысли и поверить в случившееся.