Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод)
Шрифт:
В ту пору как раз вышел в свет роман, озаглавленный «Влюбленный Фернандо». Автор этого творения живописал в нём любовь столь пламенными красками, что книга эта была признана необыкновенно опасной, и наши наставники её строго-настрого запретили. Вейрас раздобыл экземпляр этой книжки и сунул её в карман, однако таким образом, что большая часть её была на виду. Санудо заметил и отобрал запрещенную книжку. Он угрожал Вейрасу строжайшим наказанием, если тот когда-нибудь вновь провинится таким же образом, но вечером выдумал какую-то болезнь и не появился среди нас. Под предлогом заботы о его здоровье, мы неожиданно вошли в его келью и застали его углубившимся в чтение опасного «Фернандо», с глазами, полными слез, которые свидетельствовали, какое наслаждение доставляет ему чтение этой книги. Санудо смутился, мы сделали вид, будто ничего не заметили, а вскоре получили новое доказательство великой перемены в сердце несчастного священнослужителя.
Испанки старательно выполняют все религиозные обряды и всякий раз обращаются к одному и тому же исповеднику. Называется это: buscar el su padre. Именно поэтому некоторые злоречивые шутники, увидя ребенка в храме божием, с самым невинным видом спрашивают — не явилось ли дитя buscar el su padre, то есть разыскивать своего отца.
Жительницы Бургоса рады были бы исповедоваться у отца Санудо, но мнительный монах уверял, что не чувствует себя способным руководить стыдливою женскою совестью; однако на следующий день по прочтении им злосчастной книжонки одна из красивейших горожанок попросила разрешения исповедоваться у отца Санудо, который тут же отправился в исповедальню.
Некоторые из знакомых двусмысленно поздравляли его с такой переменой, но Санудо необычайно серьезно отвечал им, что не страшится недруга, которого уже столько раз побеждал. Быть может, монахи поверили ему, но мы, молодежь, прекрасно видели, в чем тут соль.
Теперь Санудо с каждым днем, казалось, всё более увлекался тайнами, которые прекрасный пол чистосердечно выкладывал, каясь перед ним и видя в нём судью. Как исповедник он был чрезвычайно скрупулезен и придирчив; пожилых женщин быстро спроваживал, молодых же задерживал подольше. Он никогда не пропускал случая подойти к окну, чтобы увидеть прекрасную графиню де Лириа и её очаровательную дуэнью, после чего с презрением отвращал взор от их — уже проехавшего — экипажа.
Однажды, после того, как мы, будучи невнимательными на уроке, испытали на себе всю строгость отца Санудо, Вейрас таинственно отозвал меня в сторонку и молвил:
— Настало время отомстить проклятому педанту за все бесчеловечные наказания, какими он терзает нас, и за бесконечные покаяния, которыми он отравляет лучшие дни нашей молодой жизни. Я выдумал отличную штуку, но следовало бы непременно подыскать девчушку, похожую фигурой на графиню де Лириа. Правда, Хуанита, дочка садовника, ревностно помогает нам проказить, но для этой роскошной проделки у неё не хватит сообразительности и остроумия.
— Милый Вейрас, — ответил я, — если бы мы даже нашли молодую девчонку, напоминающую фигурой графиню де Лириа, не пойму, каким образом мы смогли бы придать ей прелестные черты этой титулованной особы?
— Об этом не беспокойся, — ответил мой товарищ. — Ты знаешь, что женщины наши в пост привыкли носить вуали, именуемые катафалкос. Это широкое покрывало из крепа, которое, ниспадая складками, закрывает лицо, как на маскараде. Хуанита всегда пригодится, если не для самого спектакля, то, по крайней мере, для переодевания лжеграфини и её дуэньи.
Вейрас больше ничего не сказал, но однажды в воскресенье отец Санудо, сидя в исповедальне, увидел двух женщин, закутанных в плащи и прикрывших лица креповыми шалями; одна из этих женщин, по испанскому обычаю, уселась на циновке; другая же, кающаяся, упала перед ним на колени. Та, которая казалась моложе, хотя и пришла для исповеди, не смогла удержаться от отчаяннейших рыданий. Санудо старался её успокоить, но она непрестанно повторяла:
— Отец мой, я совершила смертный грех!
Санудо сказал ей, что сегодня она не будет в состоянии раскрыть перед ним свою душу и велел ей вернуться на следующий день. Юная грешница отступила на несколько шагов и, упав к подножью алтаря, распростерлась на полу подобно кресту; она молилась долго и горячо и наконец вышла из храма вместе со своей подругой.
— Увы, — вздохнул цыган, прерывая своё повествование, — не без ощутительных укоров совести я рассказываю вам об этих недостойных забавах, которые невозможно извинить даже нашей крайней молодостью; и если бы я не рассчитывал на вашу снисходительность, я никогда бы не осмелился продолжать свою речь.
Каждый из нас высказал то, что показалось ему наиболее подходящим для того, чтобы успокоить совесть вожака, который так стал рассказывать далее:
Назавтра, в тот же самый час, обе кающиеся особы вернулись в храм. Санудо уже давно их дожидался. Младшая вновь преклонила колени у исповедальни; она была несколько спокойней, чем вчера, однако и на этот раз не обошлось без рыданий. Наконец, серебристым голоском она произнесла следующие слова:
— ещё недавно, отец мой, сердце моё, согласно с долгом, казалось прочно утвержденным на стезе добродетели, ради вечного шествия по оной стезе. Молодой и родовитый юноша должен был стать моим мужем. Думалось мне, что я его люблю…
Тут снова начались рыдания, но Санудо благоговейно и в самых возвышенных выражениях успокоил юную девушку, которая продолжала следующим образом:
— Неблагоразумная дуэнья обратила моё внимание на достоинства человека, которому я никогда не смогу принадлежать, о котором я никогда не должна даже думать; тем не менее, однако, я не в состоянии превозмочь свою кощунственную страсть.
Упоминание о кощунстве позволило отцу Санудо понять, что речь идет о священнике, быть может, даже о нём самом.
— Вся твоя любовь, — изрек он дрожащим голосом, — принадлежит грядущему супругу твоему, избранному для тебя родителями твоими.
— Ах, отец мой, — продолжала девушка, — почему он не похож на человека, в которого я влюбилась? Почему он не обладает его нежным, хотя и суровым взором; его чертами — такими прекрасными и благородными; его надменным и гордым обликом?
— Госпожа, — прервал Санудо, — такие речи не подобает произносить на исповеди.
— Потому что это не исповедь, — ответила молодая девушка, — а признание в любви.
Сказав это, она встала, зардевшись, как маков цвет, подошла к подруге своей, и они вместе вышли из храма. Санудо проводил её взглядом и весь день пребывал в задумчивости. Назавтра он расположился в исповедальне, но никто не показался; то же самое случилось и на следующий день. Только на третьи сутки кающаяся возвратилась с дуэньей, преклонила колени перед исповедальней и сказала отцу Санудо:
— Отец мой, мне кажется, что в эту ночь мне было явление. Отчаяние и стыд терзали мою душу. Некий злобный дух вселил в меня злосчастную мысль, я разорвала одну из моих подвязок и обвила её вокруг шеи. Перестала дышать, когда мне вдруг показалось, что кто-то удерживает мои руки; сильный свет почти ослепил меня, но я узрела святую Терезу, мою покровительницу, стоящую у моего ложа. «Дочь моя, — сказала она мне, — исповедайся завтра перед отцом Санудо и проси его, чтобы он дал тебе прядь своих волос, которые ты будешь носить на сердце и которые возвратят тебе благоволение господне».