Рукопись, найденная в Сарагосе
Шрифт:
Пальцы ее были как в огне; я решил, что у нее жар. Поднял глаза на больную и увидел, что она лежит полуголая. До самой этой минуты я никогда не видал, чтоб у женщины было открыто что-нибудь, кроме лица и рук. У меня потемнело в глазах, задрожали колени. Я изменил Эльвире, сам не зная, как это вышло.
– О бог любви! – воскликнула итальянка. – Ты сделал чудо. Тот, кого я люблю, возвращает мне жизнь.
Из состояния полной невинности я ввергся в пучину утонченных наслаждений. Счастливый надеждой восстановить здоровье маркизы, я сам не помню, что говорил; гордость от сознания всемогущества моих чувств охватила все мое существо, одно признание набегало на другое, я отвечал неспрошенный и спрашивал, не ожидая ответа. Маркиза на глазах набиралась сил. Так прошло четыре часа; наконец служанка пришла сказать нам, что пора прощаться.
Я направился к повозке не без труда, поневоле опираясь на плечо девушки, бросавшей на меня столь же пламенные взгляды, что и ее госпожа. Я был уверен, что добрая девушка выражает мне таким способом свою признательность за возвращенное ее хозяйке здоровье, и, счастливый своей удачей, обнял ее от всего сердца. И в самом деле, благодарность молодой девушки, как видно, была безгранична, так как она в ответ тоже обняла меня со словами:
– Придет и мой черед!
Но как только я сел в повозку, мысль об измене Эльвире стала жестоко меня мучить.
– Эльвира – воскликнул я, – возлюбленная моя Эльвира, я тебе изменил!.. Я недостоин тебя!.. Да будет проклято мгновенье, когда я поддался желанию восстановить здоровье маркизы!
Так повторял я все, что обычно говорят в подобных случаях, и домой вернулся с непреклонным решением больше не возвращаться к маркизе.
Когда наш гость произносил последнюю фразу, к вожаку пришли цыгане за приказаниями, и тот просил своего старого друга отложить продолженье рассказа до завтра, а сам ушел.
ДЕНЬ СОРОК ВТОРОЙ
На другой день все мы собрались в той же самой пещере, и маркиз, видя, что мы с нетерпением желаем узнать, что с ним было дальше, начал так.
Я рассказал вам об угрызениях совести, мучивших меня при мысли о моей неверности Эльвире. Мне было ясно, что служанка маркизы явится на другой день, чтобы снова отвести меня к постели своей госпожи, и я дал себе слово встретить ее как можно хуже. Но, к великому моему удивлению, ни на другой день, ни в последующие Сильвия не показывалась. Наконец спустя неделю пришла более нарядная, чем этого требовала ее прелестная наружность. Я давно заметил, что служанка красивей госпожи.
– Сильвия, – сказал я, – уйди от меня. По твоей вине я изменил очаровательной женщине, которую люблю. Ты меня обманула. Я думал, что иду к умирающей, а ты привела меня к женщине, охваченной жаждой наслаждений. Хоть сердце мое по-прежнему ни в чем не повинно, я не могу сказать того же о самом себе.
– Молодой чужеземец, – возразила Сильвия, – успокойся: ты не виноват, с этой стороны можешь быть совершенно спокоен. Но не думай, что я хочу отвести тебя к моей госпоже, которая спит теперь в объятиях Рикарди.
– В объятиях своего дяди? – воскликнул я.
– Да Рикарди ей вовсе не дядя. Пойдем, я тебе все объясню.
Заинтересовавшись, я пошел за ней. Мы сели в коляску, приехали на виллу, вошли в сад, после чего прекрасная посланница провела меня к себе в комнату, – верней, в гардеробную каморку, полную банок с помадой, гребней и прочих предметов туалета. В глубине стояла белоснежная постелька, из-под которой выглядывала пара изумительно изящных туфелек. Сильвия сняла перчатки, мантилью и платок, который был у нее на груди.
– Остановись! – воскликнул я. – Этим самым способом соблазнила меня твоя госпожа.
– Моя госпожа, – возразила Сильвия, – прибегла к крайним средствам, без которых я пока сумею обойтись.
С этими словами она открыла шкаф, достала фрукты, печенье, бутылку вина, поставила все это на стол, который придвинула к постели, и сказала:
– Извини, прекрасный испанец, что я не могу предложить тебе стул, но нынче утром у меня взяли последний, у служанок обычно нет лишней мебели. Так что садись рядом со мной, и от всего сердца прошу: отведай это скромное угощенье.
Я не мог отказаться от столь любезного приглашения, сел рядом с Сильвией, принялся за фрукты и вино, а потом попросил ее рассказать мне историю маркизы, что та и сделала.
Рикарди, младший сын знаменитой генуэзской семьи, при поддержке своего дяди, который был генералом иезуитов, рано постригся и вскоре стал прелатом. В то время привлекательная наружность и фиолетовые чулки производили неотразимое впечатление на всех римских женщин. Рикарди не замедлил воспользоваться этими своими преимуществами и, по примеру собратьев, с такой необузданностью отдался светским удовольствиям, что в тридцать лет потерял к ним всякий вкус и решил заняться делами более серьезными…
Он, видимо, решил не отказываться совсем от женщин, а завязать более длительные и спокойные отношения. Но не знал, как приступиться к делу. Некоторое время был cavaliere servente [36] первых римских красавиц, но те бросали его ради более молодых прелатов; наконец ему надоели эти вечные ухаживанья, принуждающие к неустанной суете и беготне. Содержанки также не могли его удовлетворить: они не приняты в обществе, и с ними не знаешь, о чем говорить.
Среди этих колебаний Рикарди принял решение, которое и до и после него не одному приходило в голову: взять девочку и воспитать ее по своему вкусу, чтоб она потом могла сделать его счастливым. В самом деле, что можно сравнить с наслаждением каждый вечер видеть юное существо, духовное очарование которого развивается вместе с физической прелестью. Какое счастье самому вывозить ее в свет, знакомить с обществом, восхищаться ее суждениями, следить за первыми проблесками чувства, прививать ей свои взгляды, – одним словом, создать из нее существо, безраздельно тебе преданное. Но что потом делать с этим очаровательным созданьем? Многие женятся, чтобы избежать хлопот. Рикарди этого сделать не мог.
36
обожателем (ит.)
Посреди этих развратных помыслов прелат наш не забывал о карьере. Один из его родственников, аудитор церковного суда, рассчитывал на кардинальскую шляпу и получил обещание, что свою прежнюю должность сможет передать племяннику. Но надо было ждать четыре, а то и пять лет, поэтому Рикарди решил, что может пока съездить в родные края и даже попутешествовать.
Как-то раз, когда он бродил по улицам Генуи, к нему пристала тринадцатилетняя девочка с корзинкой апельсинов и с поразившей его грацией стала просить, чтоб он купил несколько штук. Рикарди рукой распутника отстранил плохо причесанные волосы с лица девочки и обнаружил черты, сулящие необычайную красоту. Он спросил у маленькой торговки, кто ее родители. Она ответила, что у нее только мать, очень бедная, ее зовут Бастиана Черелли. Рикарди велел девочке отвести его к матери, он назвал себя и сказал вдове, что у него есть дальняя родственница, очень добрая, которая воспитывает молодых девушек и выдает их замуж; в заключение он сказал, что постарается поместить к ней маленькую Лауру.