Рукопись, найденная в Сарагосе
Шрифт:
На другой день Рикарди, весь дрожа, вошел в комнату Лауры и, к своему радостному удивлению, был встречен самым любезным образом.
– Прости меня, милый дядя, – сказала она, – мой дорогой благодетель. Я – неблагодарная, не заслуживающая того, чтобы жить на свете. Я – создание твоих рук, ты сформировал мой ум, я обязана тебе всем. Прости, глупость шла не от сердца.
Так состоялось примирение. Через несколько дней после этого Лаура сказала Рикарди:
– Я не могу быть с тобой счастливой. Ты полновластный хозяин в доме, здесь все принадлежит тебе, а я лишь – твоя невольница. Тот вельможа, что нас посещает, подарил Бианке Капуччи чудесное именье в герцогстве Урбино. Вот этот человек действительно любит ее. А я уверена, попроси я у тебя маленький баронат, в котором провела три месяца, ты бы, конечно, мне отказал. А ведь он завещан тебе дядей Камбиази, и ты можешь распоряжаться им как вздумаешь.
– Ты хочешь меня покинуть, – сказал Рикарди, – если так жаждешь независимости?
– Я хочу еще сильней любить тебя, – возразила Лаура.
Рикарди не знал, подарить или отказать; он любил, ревновал, боялся, как бы его власть не оказалась подорванной и как бы ему не попасть в зависимость от своей любовницы. Лаура читала в его душе и могла бы довести его до отчаяния, но Рикарди пользовался огромным влиянием в Риме, и стоило ему сказать одно слово, как четверо сбиров схватили бы племянницу и отвезли ее на продолжительное покаяние в какой-нибудь монастырь.
Эта опасность удерживала Лауру, но, чтобы поставить на своем, она притворилась тяжело больной. Она как раз обдумывала этот план, когда ты вошел в пещеру.
– Как? – воскликнул я в удивлении. – Она думала не обо мне?
– Нет, дитя мое, – ответила Сильвия. – Она думала о баронате, который приносит две тысячи скудо годового дохода. Вдруг ей пришло в голову как можно скорей притвориться больной и даже умирающей. Она научилась этому раньше, подражая одной актрисе, которую видела в Лондоне, и захотела проверить, сумеет ли обмануть тебя. Так что видишь, мой молодой испанец, ты попал в расставленную западню, но ни ты, ни моя госпожа не можете пожаловаться на конец комедии. Никогда не забуду, как ты был хорош, когда, выйдя от Лауры, искал моего плеча, чтобы на него опереться. Я дала себе слово тогда, что дойдет очередь и до меня.
Что я могу вам еще сказать? Выслушав Сильвию, я был как помешанный, в одно мгновение утратив все свои иллюзии. Я сам не знал, что со мной. Сильвия воспользовалась моим состоянием, чтобы внести смятение в мои мысли. Это ей удалось без труда, она даже злоупотребила своим преимуществом. В конце концов, когда она повела меня к повозке, я не знал, мучиться ли мне новыми угрызениями совести или махнуть на них рукой.
Когда маркиз дошел до этого места своей повести, цыган, присутствия которого требовали важные дела, попросил его отложить продолжение на завтра.
ДЕНЬ СОРОК ТРЕТИЙ
Собрались, как обычно, и маркиз, видя, что все ждут в молчании, начал.
Я сказал вам, что, дважды изменив Эльвире, я после первого раза испытал мучительные угрызения совести, а после второго сам не знал, упрекать ли мне себя снова или вовсе об этом не думать. Впрочем, даю вам честное слово, что все время не переставал любить свою родственницу и писал ей все такие же пламенные письма. Ментор мой, желая любой ценой вылечить меня от моей романтичности, позволял себе порой поступки, выходившие за пределы его обязанностей. Делая вид, будто ничего не знает, он подвергал меня испытаниям, которым мне не удавалось противостоять; однако любовь моя к Эльвире оставалась всегда неизменной, и я с нетерпением ждал мгновенья, когда апостольская канцелярия даст мне разрешение на брак.
Наконец в один прекрасный день Рикарди велел позвать меня и Сантоса. Вид у него был торжественный, и мы сразу поняли, что он хочет сообщить нам что-то важное. Смягчив суровость лица приветливой улыбкой, он сказал:
– Дело ваше устроилось, хоть и не без великих трудностей. Мы, правда, легко выдаем разрешения для некоторых католических стран, но другое дело – Испания, где вера чиста и начала ее блюдутся строго. Несмотря на это, его святейшество, учитывая многочисленные благочестивые учреждения, основанные семейством Ровельяс в Америке, учитывая, кроме того, что заблуждение обоих детей было следствием несчастий означенной семьи, а не плодом распутного воспитания, его святейшество, повторяю, развязал узы родства, соединявшие вас друг с другом на земле. Так же развязаны они будут и на небе; однако – дабы не соблазнить этим примером молодежь к подобным заблуждениям – приказано вам носить на шее четки о сто зерен и в течение трех лет ежедневно прочитывать по ним все молитвы. Кроме того, вы должны выстроить церковь для театинцев в Веракрусе. А теперь имею честь принести тебе, мой юный друг, так же как и будущей маркизе, пожелания всякого благополучия и счастья.
Можете себе представить мою радость. Я со всех ног пустился за грамотой его святейшества, и через два дня после этого мы покинули Рим.
Мы мчались день и ночь, наконец прибыли в Бургос. Я увидел Эльвиру, за это время она еще больше похорошела. Нам оставалось только просить двор об утверждении нашего брака, но Эльвира была уже владелицей своего имущества, и у нас не было недостатка в друзьях. Мы получили желанное утверждение, к которому двор присоединил для меня титул маркиза де Торрес Ровельяс. После этого пошла речь об одних только платьях, нарядах, драгоценностях и тому подобных заботах, столь сладостных для молодой девушки, выходящей замуж. Однако нежная Эльвира уделяла мало внимания всем этим приготовлениям и думала только о счастье своего нареченного. Наконец подошло время свадьбы. День показался мне невыносимо долгим, так как церемония должна была состояться только вечером в часовне летнего дома, который был у нас неподалеку от Бургоса.
Я долго расхаживал по саду, чтоб заглушить пожиравшее меня нетерпение, наконец сел на скамейку и стал размышлять о моем поведении, столь недостойном того ангела, с которым я скоро должен соединиться. Перебирая в памяти свои измены, я насчитал целых двенадцать. Тут угрызения совести снова овладели душой моей, и, горячо укоряя самого себя, я сказал:
«Презренный и неблагодарный, подумал ли ты о сокровище, которое тебе предначертано, о том божественном создании, которое дышит для одного тебя, любит тебя больше жизни и ни с кем другим никогда даже слова не промолвило?»
В разгар этого сердечного сокрушения я услыхал разговор двух горничных Эльвиры, которые сели на скамейку у противоположной стороны шпалеры. Первые же слова заставили меня насторожиться.
– А что, Мануэла? – сказала одна. – Наша госпожа, должно быть, очень рада, что сможет любить по-настоящему и давать истинное доказательство любви, вместо тех мелких знаков внимания, которые она так щедро раздавала своим поклонникам у решетки.
– Ты, наверно, говоришь, – заметила другая, – о том учителе игры на гитаре, который целовал ей украдкой руку, делая вид, будто учит перебирать пальцами струны.
– Ничуть не бывало, – ответила первая. – Я говорю о дюжине любовных интрижек, – правда, невинных, но которыми наша госпожа развлекалась и по-своему к ним пристрастилась. Сперва этот маленький бакалавр, который учил ее географии, – о, этот влюбился, как сумасшедший! – а она подарила ему прядь волос, и на другой день я не знала, как ее причесать. Потом этот болтливый управляющий, который докладывал о состоянии ее владений и сообщал о доходах. У этого был свой подход: он осыпал нашу госпожу комплиментами и кружил ей голову лестью. А она дала ему за это свой портрет, сто раз протягивала сквозь решетку руку для поцелуя… А сколько цветов да букетов они друг другу послали!