Рукопись, найденная в Сарагосе

Потоцкий Ян

В самом деле Толедо тотчас же пошел к графу Гарраху, который был тогда императорским послом в Мадриде. Дамы отправились на Прадо, а я поехал с ними – верхом.

Вскоре мы встретили роскошный экипаж, в котором развалились сеньоры Ускарис и Бускерос. Возле них ехал верхом герцог Аркос, Бускерос, тоже спешивший за герцогом, в этот самый день получил орден Калатравы, украшавший его грудь. При виде этого зрелища я остолбенел. У меня был орден Калатравы, пожалованный мне, как я думал, за заслуги и прежде всего за прямодушный образ действия, снискавший мне сочувствие знатных и могущественных друзей. Теперь, видя этот самый орден на груди человека, которого я больше всего презирал, я, признаюсь, совсем растерялся, остановился как вкопанный на том месте, где встретил экипаж сеньоры Ускарис. Сделав круг по Прадо и видя, что я стою на том же самом месте, где он меня оставил, Бускерос с непринужденным видом подъехал ко мне и сказал:

– Вот тебе доказательство, друг мой, что к одной и той же цели ведут разные пути. И я тоже, совершенно так же, как ты, – кавалер ордена Калатравы.

Меня это до крайности возмутило.

– Вижу, – ответил я, – но кавалер ты или нет, сеньор Бускерос, предупреждаю тебя: если я когда-нибудь замечу, что ты шпионишь в домах, где я бываю, то я поступлю с тобой, как с последним мерзавцем.

Бускерос сделал самую приятную мину, какую только мог, и ответил:

– Любезный пасынок, я бы должен потребовать от тебя объяснений, но не могу на тебя сердиться и всегда был и буду твоим другом. В доказательство я хотел бы потолковать с тобой о некоторых очень важных вещах, касающихся тебя, и, в частности, герцогини де Авила. Если тебе это интересно и ты хочешь послушать, отдай свою лошадь стремянному и давай зайдем с тобой в кондитерскую.

Задетое любопытство и забота о дорогом моему сердцу существе заставили меня согласиться. Бускерос велел принести прохладительные напитки и повел какие-то совершенно бессвязные речи. Сперва мы были одни, но вскоре пришло несколько офицеров валлонской гвардии. Они сели за стол и заказали шоколад.

Бускерос, наклонившись ко мне, промолвил вполголоса:

– Милый друг, ты немного расстроился, подумав, что я подкрался к герцогине Авиле. Но я услыхал лишь несколько слов, и они не выходят у меня из головы. – Тут Бускерос покатился со смеху, глядя на валлонских офицеров, потом продолжал: – Милый пасынок, герцогиня сказала про тебя: «Там – муж Мануэлы, здесь – вдовец Леоноры».

При этом Бускерос опять покатился со смеху, глядя по-прежнему на валлонских офицеров. Этот маневр повторился несколько раз. Валлонцы встали, прошли в угол и, в свою очередь, заинтересовались нами. После этого Бускерос вскочил и, ни слова не говоря, ушел. Валлонцы подошли к моему столику, и один из них весьма учтиво обратился ко мне:

– Мои товарищи и я хотели бы знать, что ваш товарищ нашел в нас такого смешного.

– Сеньор кавалер, – ответил я, – вопрос этот вполне обоснован. В самом деле, мой товарищ покатывался со смеху по совершенно непонятному для меня поводу. Однако могу заверить, что предмет нашей беседы не имел никакого отношения к вам: речь шла о семейных делах, в которых не было ничего смешного.

– Сеньор кавалер, – возразил валлонский офицер, – я должен сказать, что ответ твой не вполне меня удовлетворяет, хотя и делает мне честь. Пойду передам его товарищам.

Валлонцы, видимо, стали совещаться между собой и спорить с тем, который передал им мой ответ. Через некоторое время тот же самый офицер опять подошел ко мне и промолвил:

– Товарищи мои и я расходимся в том, какие выводы вытекают, сеньор кавалер, из твоего любезного объяснения. Товарищи мои считают, что мы должны им удовлетвориться. К несчастью, я держусь противоположного мнения, и это так меня огорчает, что, желая предупредить последствия моего взгляда, я предложил каждому из них дать отдельно удовлетворенье. Что же касается тебя, сеньор кавалер, то я признаю, что должен обратиться к сеньору Бускеросу, но смею думать, что та слава, которой он пользуется, не сулит мне никакой чести от поединка с ним. А с другой стороны, сеньор, ты был вместе с доном Бускеросом и даже, когда тот смеялся, смотрел на нас. Полагаю поэтому, что, не придавая никакой важности этому делу, будет справедливо, если мы окончим наши объяснения с помощью той самой шпаги, которая у каждого из нас на боку.

Сначала товарищи капитана хотели убедить его, что у него нет повода драться ни с ними, ни со мной. Но, зная, с кем имеют дело, в конце концов перестали уговаривать, и один из них предложил мне себя секундантом.

Все пошли на место боя. Я легко ранил капитана, но в то же самое мгновенье получил в правую сторону груди укол, похожий на булавочный. Однако вскоре меня охватила смертная дрожь, и я упал без чувств.

Когда цыган дошел до этого места повествования, его прервали, и он пошел заниматься делами табора.

Каббалист, обращаясь ко мне, сказал:

– Если я не ошибаюсь, офицером, который ранил сеньора Авадоро, был твой отец.

– Совершенно верно, – ответил я. – Об этом упоминается в хронике поединков, составленной моим отцом, причем отец добавляет, что, опасаясь лишних споров с офицерами, не разделяющими его мнения, он в тот же самый день дрался с троими и ранил их.

– Сеньор капитан, – промолвила Ревекка, – твой отец проявил необычайную предусмотрительность. Опасение лишних ссор заставило его драться четыре раза на поединках в один и тот же день.

Шутка, которую позволила себе Ревекка по адресу моего отца, очень мне не понравилась, и я хотел было ответить ей, но тут общество разошлось, чтобы собраться только на другой день.

ДЕНЬ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ

Вечером цыган продолжал так.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВОЖАКА ЦЫГАН

Очнувшись, я увидел, что мне пускают кровь из обеих рук. Как сквозь туман, узнал я своих друзей: на глазах у всех были слезы. Я опять потерял сознание. Шесть недель находился я в состоянии, подобном тяжелому сну и даже смерти. Опасаясь за мое зрение, ставни держали все время закрытыми, а во время перевязок мне завязывали глаза.

Наконец мне разрешили смотреть и разговаривать. Врач принес мне два письма: одно от Толедо, который извещал меня, что едет в Вену, но с какими поручениями, было непонятно. Другое – от герцогини Авилы, но написанное не ее рукой. Она сообщала, что ведутся какие-то розыски на улице Ретрада и что за ней следят даже в ее собственном доме. Выведенная из себя, она уехала в свои именья, или, как говорят в Испании, владения. После того как я прочел оба письма, врач велел закрыть ставни и предоставил меня моим собственным мыслям. И в самом деле, на этот раз я стал размышлять по-настоящему. До тех пор жизнь казалась мне усыпанной розами; только теперь я почувствовал тернии.

По прошествии пятнадцати дней мне разрешили проехаться по Прадо. Я хотел выйти из коляски и пройтись, но у меня не хватило сил, и я сел на скамейку. Вскоре ко мне подошел валлонский офицер, взявший на себя роль моего секунданта. Он сказал мне, что противник мой все время, пока я был в опасности, предавался неистовому отчаянию и что он просит позволения обнять меня. Я согласился, мой противник припал к моим ногам, прижал меня к своему сердцу и, уходя, произнес голосом, прерывающимся от рыданий: