Рукопись, найденная в Сарагосе
Шрифт:
Нависшие брови придавали ему такое страшное выражение, что даже когда он хотел его смягчить, в чертах помимо воли сохранялось что-то угрожающее. В разговорах с мужчинами его голос гремел, с женщинами становился таким пискливым, что я не мог удержаться от смеха. Когда он обращался к своим приближенным, казалось, что он подает команду целому войску, а со мной говорил так, словно ждал от меня приказа кинуться в битву.
Чем дольше я наблюдал вице-короля, тем сильней становилась моя тревога. Я предвидел, что как только он обнаружит мой пол, так сейчас же прикажет высечь меня без милосердия, и боялся этой минуты как огня. Мне не надо было притворяться робким, так как я от страха не смел ни на мгновенье поднять глаза.
Приехали в Вальядолид. Дворецкий подал мне руку и проводил меня в предназначенные мне покои. Обе тетки пошли за мной; Эльвира тоже хотела войти, но ее прогнали, как уличного мальчишку. Что же касается Лонсето, то он отправился вместе со слугами на конюшню.
Оставшись наедине с тетками, я упал им в ноги, умоляя не выдать меня как-нибудь и объясняя, какие суровые кары может навлечь на меня их болтливость. Мысль о том, что меня могут выпороть, привела мою тетку в отчаянье, и она присоединила свои просьбы к моим, но во всех этих настояниях не было никакой нужды. Мария де Торрес, испуганная не меньше меня, только о том и думала, как бы предотвратить последствия содеянного.
Позвали к обеду. Вице-король ждал меня у входа в столовую, проводил на место и, сев по правую руку от меня, сказал:
– Сеньорита, до сих пор инкогнито мое лишь прикрывает мой вице-королевский сан, а не отменяет его. Прости, что я осмеливаюсь сесть справа от тебя; но точно так же поступает и милостивый монарх, которого я имею честь представлять, по отношению к светлейшей королеве.
Потом дворецкий рассадил всех остальных по их значению, оставив первое» место для сеньоры де Торрес.
Долго все ели в молчании, пока вице-король не прервал его, обратившись к сеньоре де Торрес с такими словами:
– С огорченьем вижу, что в письме, которое сеньора прислала мне в Америку, она выразила сомненье в моей готовности исполнить обещанья, данные тебе около тринадцати лет тому назад.
– В самом деле, сиятельный сеньор, – ответила тетка Эльвиры, – если б я надеялась на столь верное исполнение обещаний, то постаралась бы, чтоб моя племянница стала более достойной вашего высочества…
– Сразу видно, – заметил вице-король, – что сеньора из Европы: в Новом Свете всем прекрасно известно, что я не люблю шуток.
После этого разговор замер, никто не поднимал голоса. По окончании обеда вице-король проводил меня до моих покоев. Обе тетки пошли узнать, что с Эльвирой, которой накрыли за столом дворецкого, я же остался с ее служанкой, которая с тех пор состояла при мне. Она знала, что я – мужчина, но прислуживала мне усердно, хотя тоже безумно боялась короля. Мы вдвоем придавали друг другу бодрости, и у нас бывали веселые минуты.
Вскоре тетки вернулись, и так как вице-король уведомил, что целый день не увидит меня, то привели тайком Эльвиру и Лонсето. Тут веселье стало общим, мы смеялись от всего сердца, – так что даже тетки, радуясь минуте роздыха, вынуждены были разделить нашу радость.
Уже поздно вечером мы услышали звон гитары и увидели вице-короля, окутанного плащом и прячущегося за соседним домом. В голосе его, хоть и не юношеском, все же было очарование, а в отношении искусства он сделал большие успехи, говорившие о том, что и в Америке вице-король не забросил занятий музыкой.
Маленькая Эльвира, хорошо зная обычаи женской учтивости, сняла одну из моих перчаток и бросила ее на улицу. Вице-король поднял ее, поцеловал и спрятал за пазуху. Но не успел я дать вице-королю это доказательство моего расположения, как мне показалось, будто на моем счету сразу прибавилось сто ударов розгой – как только он узнает, какая я Эльвира! Мысль об этом так меня опечалила, что мне захотелось только одного: скорей спать. Эльвира и Лонсето простились со мной в слезах.
– До завтра, – сказал я.
– Может быть, – ответил Лонсето.
Я лег в той комнате, где была постель моей новой тетки. Раздеваясь перед отходом ко сну, мы старались делать это как можно скромней.
На другой день тетка моя Даланоса разбудила нас утром сообщением, что Лонсето и Эльвира ночью бежали, и неизвестно, что с ними теперь. Новость эта поразила как громом бедную Марию де Торрес. Что касается меня, я подумал, что не могу сделать ничего лучшего, как стать вице-королевой Мексики – вместо Эльвиры.
Посреди этого рассказа к вожаку табора пришел один из его доверенных – дать отчет о событиях дня. Цыган встал и попросил позволенья отложить дальнейшее повествование до завтра.
Ревекка с раздражением заметила, что всегда кто-нибудь прерывает нас на самом интересном месте; потом разговор пошел о разных безразличных предметах. Каббалист сообщил, что до него дошли вести о Вечном Жиде: тот уже миновал Балканский хребет и скоро будет в Испании. Как провели весь этот день остальные, я не знаю, – перехожу поэтому к следующему, оказавшемуся гораздо более богатым событиями.
ДЕНЬ ВОСЕМНАДЦАТЫЙ
Проснувшись чуть свет, я вдруг решил посмотреть на страшную виселицу Лос-Эрманос в надежде опять найти там какую-нибудь жертву. Прогулка не оказалась напрасной, так как я действительно нашел там человека, лежащего между двумя висельниками. Несчастный казался совсем бесчувственным и похолодевшим, – однако, дотронувшись до его руки, я убедился, что жизнь в нем еще теплится. Я принес воды и побрызгал ему в лицо, но, видя что он нисколько не приходит в себя, взвалил его себе на плечи и вынес из виселичной ограды. Он медленно очнулся, вперил в меня безумный взгляд, потом вдруг вырвался и побежал в поле. Некоторое время я следил за ним глазами, но, видя, что он кинулся в кусты и легко может заблудиться в этой пустынной местности, счел своей обязанностью пуститься за ним вдогонку и остановить его. Незнакомец обернулся и, видя, что его преследуют, прибавил ходу; наконец он зашатался, упал и ранил себе голову. Я обтер ему платком рану, потом обвязал ему голову, оторвав лоскут от своей рубашки. Незнакомец ничего не говорил; тогда, ободренный его покорностью, я взял его под руку и отвел в табор. За все это время я не мог добиться от него ни слова.
В пещере все уже собрались к завтраку; для меня было оставлено место, ради незнакомца потеснились, не спрашивая, ни кто он, ни откуда. Таковы обычаи испанского гостеприимства, которых никто не смеет нарушать. Незнакомец принялся пить шоколад с видом человека, безумно нуждающегося в подкреплении сил. Старый цыган спросил, не разбойники ли так его поранили.
– Нет, – ответил я, – я нашел этого сеньора лежащим в обмороке под виселицей Лос-Эрманос. Очнувшись, он тотчас пустился бежать в поле; тогда, боясь, как бы он не заблудился в зарослях, я за ним погнался и уже готов был схватить его, как вдруг он упал. Быстрота, с которой он бежал, была причиной того, что он так себя покалечил.