Руководство астронавта по жизни на Земле. Чему научили меня 4000 часов на орбите
Шрифт:
Никто не рассказал об этом ни мне, ни кому-либо из тех хирургов в НАСА, которые непосредственно должны были отвечать за состояние моего здоровья, пока я буду на МКС. Секретность и излишняя опека меня сильно огорчили. Мне доверяли управлять международным космическим кораблем и при этом решали за меня, что не так с моим телом, как будто я лабораторная крыса, не заслужившая права на обсуждение. Я узнал, что не каждый профессионал в области медицины является экспертом по любой медицинской проблеме или процедуре. Информация, которую мы добыли самостоятельно, была решающей и потому позволяла оценить медицинские риски в контексте общей опасности космического полета. Не допускать меня до обсуждения имело смысл только в том случае, если бы эксперты были всезнающими и мне нечего было бы добавить к дискуссии.
Их заключение меня разозлило. Если вы соберете совет парикмахеров, то, скорее всего, они предложат
Итак, в январе мне предложили снова лечь на операцию. Моя изначальная позиция «Я готов это сделать, но только если вы категорически настаиваете» быстро сменилась на твердое «нет». Мы с Хелен, как сумасшедшие, изучали и исследовали эту проблему, и чем больше мы узнавали, тем глупее нам казалась эта идея «быстрого осмотра». Оказалось, что на тот момент существовало два случая, в точности подобных моему: после обычной хирургической операции у пациентов развивались осложнения, которые затем были устранены с помощью лапароскопии. Доля рецидивов? Ноль. Для меня это было лучшим доказательством того, что я не сильно рискую, отправляясь на МКС, если к тому же учесть, что во всех остальных отношениях мое здоровье всегда было превосходным. Кроме того, как любая хирургическая операция, предлагаемая процедура создавала значительные новые угрозы. У меня могла быть побочная реакция на общую анестезию, например, или я мог подхватить инфекцию, могли быть врачебные ошибки — и любая из этих неприятностей могла стать причиной моего исключения из программы космических полетов. Ненужная операция, на мой взгляд, не имела никакого смысла и, кроме того, могла стать источником неприятностей. И как быть с остальными 20 % астронавтов, которые перенесли удаление аппендицита, а значит, у них тоже могут быть спайки? От них также потребуют пройти «быстрый осмотр» с хирургическим вмешательством?
Нужно было учесть и еще кое-что — те угрозы для космической программы, которые возникнут, если я не полечу. Я был дублером другого командира — Суниты Уильямс. Старт ее экспедиции был запланирован на июль. Кто еще сможет ее подстраховать? На тот момент ответ был один — никто. Как и Суни, я прошел подготовку второго пилота совершенно нового космического корабля «Союз» 700-й серии, в котором было больше цифрового оборудования, чем аналогового, и поэтому элементы управления этим кораблем и правила его эксплуатации были другими. Если бы меня отстранили, в ККА не смогли бы найти замену. Никто другой из канадцев не имел квалификации, чтобы летать даже на старой модели «Союза», не говоря уж о его новой модификации. В НАСА тоже не нашлось бы замены: моим дублером в НАСА был астронавт, который никогда раньше не был в космосе. Он был очень знающим и все же не смог бы пройти необходимую подготовку к июлю. Чтобы заменить меня на кого-то с требуемой квалификацией, как сообщил глава Центра подготовки астронавтов в Центре Джонсона, нужно будет поменять состав пяти экипажей, а это означает значительную угрозу безопасности для всей космической программы. Если бы вероятность того, что я могу серьезно заболеть, находясь в космосе, была высока, нам бы не оставалось ничего другого, кроме как принять эти риски. Но ведь шансы были невелики. На самом деле они были практически ничтожны.
Несколько следующих месяцев моей жизни я чувствовал себя героем романов Кафки. Я продолжал тренироваться и готовиться к экспедиции, в которой то ли приму, то ли не приму участие. Я пытался сосредоточиться на подготовке и изучении всего, что только можно, и абстрагироваться от фонового шума. Я увяз в бюрократической трясине. Здесь логика и факты не принимаются во внимание, значение имеет только внутренняя политика и мнения несведущих людей. Врачи, никогда не проводившие лапароскопию, имели вес; решения о медицинских рисках принимались так, будто более серьезные угрозы всей космической программе не имели значения. Мы с Хелен вместе с нашими хирургами потратили огромное количество времени и сил, роясь в опубликованных исследованиях, общаясь со специалистами, отправляя электронные письма администрации, создавая сложные графики и диаграммы для сопоставления медицинских данных и различных факторов риска — в общем, мы по-всякому пытались убедить администрацию в том, что полет для меня безопасен.
Тем временем Международный совет постановил: все добытые нами доказательства убедили иностранных членов совета, что я могу лететь, но не убедили американцев, которым требовались дополнительные подтверждения.
Новость была не из лучших. Мы представили все факты, которые мы и помогавшие нам специалисты сочли исчерпывающими
В ККА меня по-прежнему призывали расслабиться и не расстраиваться; там были уверены в том, что в конце концов все пройдет по нашему сценарию. Такое поведение соответствует нашему национальному характеру: канадцы известны своей вежливостью и учтивостью. Мы — нация тех, кто всегда придерживает дверь и благодарит, но мы любим и подшутить над этой нашей особенностью. Как вытащить 30 пьяных канадцев из бассейна? Нужно сказать: «Пожалуйста, выйдите из бассейна». В обычной ситуации мы с Хелен первыми бы выскочили из этого вошедшего в поговорку бассейна, но ситуация была исключительной; мы чувствовали, что канадцы ведут себя слишком по-канадски, когда слепо верят в победу логики и здравого смысла. Для нас было ясно как день, что наших усилий по сбору информации вполне достаточно как для принятия решения в отношении меня лично, так и для защиты интересов Канады в целом. В мой полет был вложен не один миллион долларов; кроме того, на время моей экспедиции было намечено множество экспериментов в интересах Канады. Присутствие канадца в составе международной комической экспедиции служило не только источником патриотической гордости, но и было обоснованием и подтверждением всей космической программы, финансирование которой, как, впрочем, и в НАСА, постоянно находилось под угрозой. Если бы мы прекратили работать над этой проблемой, я бы не отправился в космос, хотя слово одного-единственного человека из медицинской администрации НАСА могло это все предотвратить.
И вот в одиннадцатом часу, всего за несколько дней до мартовского совещания, на котором в НАСА должны были принять окончательное решение, кто-то из совета предложил решение: ультразвуковое обследование должно было, скорее всего, показать, есть ли у меня еще спайки. Я был потрясен. Несколько месяцев я выспрашивал, существует ли нехирургический способ обследования, и все это время я слышал один и тот же ответ: «Нет, операция — это единственный выход». А теперь внезапно все члены совета высказались за ультразвук при условии, что обследование выполнит конкретный высококвалифицированный специалист. Однако этот специалист находился в отпуске, поэтому у меня была неделя, чтобы изучить тему и выяснить, что ультразвуковое исследование в 25 % случаев дает ложноположительный результат. Другими словами, исследование может показать, что у меня спайки, при этом один шанс из четырех, что этот результат будет абсолютно ложным. И даже если у меня действительно имеется спайка, кто сможет с уверенностью сказать, представляет ли она угрозу или нет? Но кажется, никому до этого не было дела, кроме меня и Хелен.
Наконец настал день, на который было назначено ультразвуковое исследование. Дорога в госпиталь заняла у нас 45 минут, и за это время мы окончательно смирились с ситуацией. Это была хорошая схватка, и мы боролись до самого конца. Теперь пришло время для моделирования своего рода «смертельного исхода»: нам нужно было поговорить о том, что делать, когда я провалю ультразвуковое исследование. Мы обсудили множество вариантов: задержаться в Хьюстоне подольше, чем я планировал, или, может быть, уволиться и поискать работу в качестве аэрокосмического консультанта.
Самое главное наше решение в этой поездке заключалось в том, что мы не позволим этой неудаче испортить нам жизнь. Я не буду всю оставшуюся жизнь нести звание несостоявшегося командира, несчастного парня, которому не позволили слетать в космос в третий раз. Мы видели, что происходит с другими астронавтами, которых отстраняют от экспедиции, и решили, что следующая опасность, грозящая нам гибелью, в метафорическом смысле, — это вовсе не результаты ультразвукового обследования, а потеря целеустремленности. К счастью, мы также знали те Boldface, которые могли нас спасти: нужно сосредоточиться на преодолении пути, а не на достижении пункта назначения. Смотреть в будущее, а не сожалеть о прошлом.
Мы приехали в госпиталь в бодром расположении духа. Чтобы ни случилось, мы знали, что у нас все будет в порядке. Специалист намазал мне живот специальной мазью, потом использовал разные ультразвуковые датчики для осмотра. Обследование началось не здорово. Врач сказал: «О, этого я не ожидал увидеть». Ему нужно было увидеть движения внутренних органов, которые называют «висцеральным ритмом». Он повернул монитор так, чтобы мне тоже было видно. Хелен держала меня за руку, сидя спиной к экрану, напряженная, но смиренная. Прошла минута. Даже мне пришлось признать, что на экране не было никакого движения.