Руководящие идеи русской жизни
Шрифт:
Но кто же у нас сплочен и дисциплинирован? Из кого будут составляться эти маленькие группки, решающие судьбы выборной кампании среди сотен тысяч избирателей? К сожалению, вопрос этот не требует ответа: он слишком ясен. Правые элементы едва ли подготовлены, и на выборах придется особенно пожалеть о раздорах, которыми правые организации ослабляли друг друга несколько лет.
Вот какие условия имеют перед собой фракции консервативные, умеренные, легально мыслящие и действующие. Как же и чем они парализуют всю неблагоприятность положения?
Есть, конечно, местности с особо напряженным состоянием национального чувства, как, например, на Западе; найдутся, может быть, местности, особенно жгуче настроенные против революции. Наконец, мы отделены от выборов еще почти годовым сроком, в течение которого может быть кое-что еще сделано, может явиться многое и благоприятное, и неблагоприятное
Призраки жизни
Тоскливое чувство охватывает вдумчивого человека при наблюдении нашей нынешней действительности. На вид, со стороны, все как будто кипит жизнью. Канцелярии трещат машинками, докладчики толпятся с папками, начальство не имеет минуты времени, все торопятся с заключениями, спешат к министрам, заготовляют законопроекты, спорят в межведомственных совещаниях, готовятся к думским запросам, парируют удары, побеждают и терпят поражения. В Думе — столпотворение вавилонское, в Совете — важная государственная мудрость. Машина на полном ходу, дела кипят и бурлят… Но для чего? Что достигается?
Один корреспондент как-то смотрел на рассвете в бинокль на наш броненосец в Порт-Артуре, только что изувеченный ночной минной атакой японцев. Вчерашний грозный гигант с зияющей пробоиной уже бессилен, ни на что не годен, но матросы суетятся, как обычно утром, над чисткой медных решеток, с голландской аккуратностью метут палубу, офицеры ходят туда и сюда, отдавая какие-то уже ненужные приказания. Стоит забыть о том, что это уже не корабль, и кажется, будто жизнь кипит на нем. Но для чего? Никто не размышляет. Каждый механически исполняет привычную работу, хотя она уже не имеет никакого значения, ибо нет того, для чего она была еще вчера нужна. Нет броненосца, и его гибель уже предрешила участь флота, а участь флота предрешила судьбы кампании. Но повар все-таки аккуратно выливает помои за борт, и матрос чистит блестящую медь, и офицер произносит команду.
Все эти бравые солдаты, конечно, исполняют долг. Нужно стоять, пока жив, на своем посту, хотя бы и бессмысленном. Но ведь это точка зрения исполнителя. А где же генерал? Ведь тому нужно нечто иное. Его дело думать о смысле целого, о пригодности корабля, о значении его в кампании, о всем том, что только и осмысливает чистоту палубы и мелкие приказания вахтенного. Вот именно этой мысли генерала не схватываешь в суетливой деятельности исполнительных частей нашего нынешнего механизма. Видишь солдат, иногда хороших, но не видишь генерала, видишь исполнителей и не видишь той идеи, для осуществления которой нужно нечто исполнять. Мы производим разные мелочные упорядочения, как бы не думая о том, что всякая мера может приносить действительное упорядочение только в том случае, если она соответствует некоторой общей цели, если же цели нет — то все мелкие отдельные меры только представляют множители, произведение которых при всех перестановках должно дать нуль.
У нас теперь тратится огромное количество силы для того, чтобы достигать согласования высших государственных учреждений. Но никто не хочет подумать, насколько непроизводительна эта трата сил. Самый механизм учреждений таков, что даже покойный П.А. Столыпин едва умел им маневрировать, достигая некоторого подобия государственной деятельности. Но ведь прямо тяжко думать, на что мы истратили его редкие правительственные способности. Механизм таков, что поражающий процент силы его различных частей уходит только на преодоление взаимного трения колес, ремней и рычагов, и в результате получается лишь ничтожное количество «полезной», как выражается механика, работы. Но ведь совершенство механизма измеряется только этой полезной работой, а не шумом и треском сталкивающихся и друг друга истирающих приводов… Понятно, раз машина такова, чиновники-исполнители должны заботиться о том, чтобы кое-как все же перемолоть вороха дел. Но управитель, распорядитель, генерал? Ведь его дело прежде всего познать, что нельзя работать такой машиной, что нужно непременно ее исправить. И вот не видно генерала, и в результате шумим, трещим, а воз и ныне там.
Напрасно бы сказал кто-нибудь, что нехорошо подниманием покрывала Изиды [126] возбуждать общественное уныние, ибо государству нужно доверие народа.
Это верно как общее правило, при положении сколько-нибудь
При том же, нужно сказать, бывают минуты, когда государственная мудрость состоит не в упорном поддержании декорации благополучия, а в откровенном сознании и раскрытии ошибки. Это делывали даже такие люди, как Иоанн Грозный, публично сознававшийся в ошибках Это сделал Собор 1613 года, на всю Россию разоблачивший отчаянное положение государства, разложенного партийной борьбой. Это сделал и царь Алексей Михайлович, не побоявшийся всенародно сознаться в происшедших оплошностях. Все эти крупнейшие государственные деятели не породили тем уныния народа, не подорвали общественного доверия к государству, а, напротив, приобрели, восстановили его доверие. Но чтобы поступить так, нужна не азбучная рассудочность чиновника, исполнителя, а государственная мудрость генерала.
126
«Поднимать покрывало Изиды» — открывать сокровенную тайну. Изида в египетской мифологии — олицетворение природы, хранительница тайн.
А почему же ее не проявляется? Потому, что привыкли исполнять «дела», и больше ничего. Как пришла потребность строить государство, оказывается, что ни у кого нет государственной идеи. На мелкие дела мастеров много, на единое на потребу — нет и нет. А понятно, что когда нет идеи, — нет и мужества, чтобы взять быка за рога.
Жалость смотреть, сколько тратится у нас сил на попытки решать вопросы органического устроения средствами существующих учреждений. На каждом шагу оказывается, что для этого нужно и сильное обсуждение, и сильная власть. А учреждения не дают ни того, ни другого. Поразительная разноголосица учреждений требует властного голоса, и за неимением его — за все про все стала отвечать 87 статья и репрессии против тех, которые исполняли свой долг размышлять и подавать голоса по совести, а не по потребностям лиц, на тот час находящихся в правительстве. Толкования 87 статьи, имеющие дать власти несуществующие права, формально логичны, но составляют чистую казуистику, примечательную тем более, что правительство при этом берет на себя право само определять свои права, и в этом отношении то, что было, — конечно, только цветочки. Это было при покойном П.А. Столыпине, который умел каждую секунду усложнений парировать каким-нибудь новым приспособлением того или иного винтика нашей машины. Но усложнения легко могут оказаться пострашнее, а другого такого изобретательного механика, можно сказать наверное, мы не скоро найдем. Но никто не думает о будущем. Мы занимаемся докладами, заключениями, упорядочениями, запросами, разъяснениями, шумим, тратим свои и чужие силы… и больше ничего.
А лучше ли дело идет в другой отрасли управления — в сфере церковной? Там все перемешалось. Церковное управление получило положение, которого существа нельзя даже понять. Все главное, что касается веры и Церкви, решает Дума и Государственный Совет. О нуждах веры и Церкви размышляют то председатель Совета Министров, то министр внутренних дел, то добровольцы Думы. А обер-прокурор Св. Синода, обязанный защищать интересы своего «ведомства», в то же время должен голосовать согласно с Советом Министров, хоты бы был с ним совершенно не согласен. Получаются соотношения органов власти, не имеющие ничего общего с обязанностями. Но мы и тут стараемся перемолоть муку дел средствами существующих учреждений, явно и очевидно таких средств не дающих.
Мы не говорим, чтобы у нас в частностях при всем том не достигалось ничего доброго. Дело не в этом. Вопрос в том, какими средствами достигается? Покойный П.А. Столыпин успевал кое-что сделать, но он действовал не так, как председатель Совета Министров по законам 1906 года, а так, как действовал какой-нибудь Перикл в Афинах. Перикл и совсем не занимал никакой должности, а умел вертеть всей республикой. В этом роде приходится действовать и у нас. Но когда конституция дает возможность такого действия и не оставляет правильных государственных способов действия, то, значит, дело совсем плохо. В Афинах жизнь Перикла была предвестием падения государства, как только он умрет. Неужто мы не подумаем, что и у нас может случиться то же самое, тем более, что в Афинах по крайней мере не убивали талантливых демагогов, спасавших государство личным влиянием, а у нас, кажется, нет ни одного главы власти, талантливого и энергического, которого бы не убили во цвете лет.