Руны смерти, руны любви
Шрифт:
Почему некоторые тела удостаиваются «чести» быть связанными, а некоторые не удостаиваются? Какой посыл несут в себе веревки? Рикке, будучи довольно искушенной в связывании (хотя и никогда не фанатела от него), подозревала, что веревки призваны подчеркивать беспомощность жертвы. Мало Татуировщику чувства своего превосходства, нужен ему еще и этот штришок.
Как можно надеяться поймать Татуировщика, не прибегая к помощи психологов? К ней прибегали – два-три месяца после очередного убийства к Рикке шел поток подозреваемых. Она добросовестно беседовала с каждым, делала выводы, писала обстоятельные заключения… и все без толку. Но стоило ей однажды заикнуться о том, что она могла бы принять в поимке Татуировщика не пассивное, а активное участие, то есть не работать с теми, кто попал под подозрение, а непосредственно участвовать в поисках, возможно даже – определять их направление, как ее тут же подняли на смех.
– Рикке – ты сегодня в ударе!
– Рикке, ты решила переквалифицироваться в детективы?
– Метишь
Жирный боров Магнус Йоргенсен, насколько толстый, настолько и противный, высказал вслух предположение о том, что Рикке пора выйти замуж и посвятить себя семейным заботам. Пришлось объяснить дураку, до чего могут довести подобные сексистские замечания. Веселье мгновенно слетело с Йоргенсена, он долго извинялся и объяснял, что не имел в виду ничего такого, а просто ляпнул не подумав, но по глазам было видно, что именно так он и думает, просто не хочет нарваться на судебный иск и крупные неприятности по службе.
И все остальные думали так, даже женщины-полицейские. Все, кроме Оле. Кто такая эта Хаардер? Девчонка, психолог, в управлении без году неделя (Рикке перешла на работу в полицию полтора года назад), а вмешивается в святая святых – в розыск серийного убийцы. Сидела бы, молчала бы, набиралась бы ума…
Ума у Рикке было не занимать. Она видела, что поиски Татуировщика всякий раз заходят в тупик. Уже сложился некий стереотип – после каждого нового трупа полиция обходила все тату-салоны, перетрясала сквозь мелкое сито подозрительных иммигрантов, присматривалась к таксистам… Почему именно к таксистам? Да потому что поиски Татуировщика среди знакомых его жертв ничего не давали, вот и родилась версия о его случайном знакомстве с жертвами. А кому, если не таксисту, удобнее всего украсть человека в Копенгагене так, чтобы никто ничего не заметил?
Впрочем, присматривались не только к таксистам. Присматривались и к парамедикам, и к полицейским… Ко всем, кто может войти в доверие и заманить в ловушку. Ко всем, кто может, не привлекая особого внимания, похитить человека. Не остались без внимания клиенты психиатров, а также лица, чья склонность к насилию была известна. Подозреваемых находилось много, Татуировщик же был неуловим.
Маститые психологи в сотрудничестве с известными психиатрами участвовали в составлении психологических портретов убийцы. Портреты выходили расплывчатыми и практического значения не имели. Рикке не была маститым психологом, поэтому от нее отмахивались, словно от назойливой мухи. Прошло два года, но о Татуировщике ничего не было толком известно. Только предположительно.
Предположительно – мужчина.
Предположительно – в возрасте между тридцатью и сорока годами.
Предположительно – коммуникабелен.
Предположительно – силен физически…
И так далее.
Из всех этих «предположительно» Рикке признавала два. Татуировщик – определенно мужчина и он физически крепок. Ну то, что физически крепок ясно, хотя бы по тому, как он «разбрасывается» телами. Это же надо делать быстро и без посторонней помощи. Что же касается пола, то вывод о принадлежности Татуировщика к мужчинам был сделан на основании тщательного изучения того, что он проделывал со своими жертвами при жизни, то есть – как он их насиловал. Спермы и прочего чужеродного ДНК ни в трупах, ни на них обнаружено не было, но вот характер повреждений половых органов, говорил о том, что их нанес мужчина. К такому заключению пришли авторитетные эксперты, специалисты по отношениям между полами и причин не доверять им у Рикке не было. Да и сама она интуитивно чувствовала, что Татуировщик, которого никто не видел, мужчина. Этого не объяснить словами, это интуитивное. В воображении Рикке татуировщик представал мужчиной. Высоким, хорошо сложенным, энергичным мужчиной с размытым пятном на месте лица. Таким она его видела, таким он ей снился. Во сне он с машинкой в руке, склонялся над очередной своей жертвой и увлеченно работал, не обращая внимания на Рикке. А Рикке никак не могла ему помешать. Пыталась кричать, но из горла не вырывалось ни звука, пыталась дотянуться, но не могла, пыталась добежать, но ноги отказывались ей повиноваться. Татуировщик продолжал стрекотать машинкой (во сне она ужасно громко стрекотала) и, время от времени, издавал ехидный смешок, словно констатировал, что никому его не поймать.
Он думал, что поймать его невозможно, но на самом деле поймать – это очень просто. Если, конечно, хорошо представлять, кого надо ловить. Не зверя с татуировочной машинкой, а кого-то другого – преподавателя математики из колледжа, охранника, электрика, армейского капитана или, скажем, капитана рыболовецкого судна…
Или же надо четко представлять, где и когда окажется зверь, на которого идет охота.
Или же надо выманить зверя из логова. На приманку.
Только вот где ее разбросать эту приманку?
Рикке очень хотела вычислить Татуировщика. Причин у нее было много. Ей надо было постоянно доказывать себе, что она чего-то стоит. Ей хотелось утереть носы тем, кто смотрел на нее свысока. Ей надоело втягивать голову в плечи, заходя поздно ночью к себе в подъезд. Ей было жаль тех девушек, которых Татуировщик уже убил, и особенно остро тех, кого ему еще предстоит убить.
Оле Рийс хотел поймать Татуировщика.
– Это же очень важно, как уйти, – не раз объяснял он Рикке. – Списанным за ненадобностью (иногда Оле говорил «за никчемностью») или победителем. Ты чувствуешь разницу, девочка? Впрочем, у тебя еще будет время, чтобы ее прочувствовать…
Рикке чувствовала разницу и прекрасно понимала, что испытывает человек, которому смачно плюнули в душу. Успела уже изучить на собственном опыте.
Недавно у Рикке появилась идея, которая очень скоро оформилась в план. Рикке, по обыкновению, попыталась донести эту идею до коллег-полицейских. Оскорбительного смеха и не менее оскорбительных замечаний на этот раз не услышала, но и понимания не встретила, хотя озвучила идею во время совещания. А для чего существуют совещания? Для того, чтобы люди обменивались мнениями. Но мнений может быть много, а правильная версия бывает только одна – та, которой придерживается руководство. Покойная Камилла Миккельсен, жертва номер тринадцать, некоторое время работала официанткой в ресторанчике, принадлежавшему одному боснийцу из Нёрребро [10] по имени Душко Балич. Родной брат Душко, Един Балич работал в тату-салоне на Тагенсвей. Един уже попадал в поле зрения полиции, вместе со всеми сотрудниками (и владельцами) многочисленных тату-салонов Копенгагена. Но раньше он был одним из многих, а теперь оказался косвенно связанным с последней жертвой Татуировщика и стал подозреваемым номер один. К тому же Един Балич превосходно укладывался в рамки версии о Татуировщике-иммигранте, которой придерживался сам комиссар Йенсен.
10
Нёрребро – район на северо-востоке Копенгагена, один из 10 городских округов, преимущественно население составляют иммигранты-мусульмане – арабы, турки, пакистанцы, боснийцы, албанцы, сомалийцы.
Пока «лучшие силы полиции» (одно из любимых выражений Йенсена) занимались боснийцами, мысли Рикке текли в другом направлении. Иногда она слегка уклонялась от темы и думала о том, что испытывали в последний час своей жизни жертвы Татуировщика.
Хорошо это или плохо, когда твой мир сужается до одного человека, во власти которого ты находишься? Хорошо это или плохо, когда боль, смешиваясь со страхом, взрывается и выжигает все внутри тебя? Есть ли в этом только ужас или же это есть наслаждение, испытав которое не жаль и умереть, потому что ничего лучше все равно не испытаешь? Каково это – знать, что все происходит на самом деле, что это не игра, которую можно прервать, произнеся «стоп-слово»? Принадлежать всецело означает отдать все, вплоть до права распоряжаться собственной жизнью? Отсутствие надежды на спасение обостряет чувства или наоборот – притупляет? Сознание того, что ты переживешь самое последнее впечатление в твоей жизни, усиливает испытываемое наслаждение или нет?
Интерес Рикке был не совсем праздным.
2
Начальник отдела убийств Мортенсен был копией матери Рикке. Не внешне, внешне между ними никакого сходства не было, а внутренне. Один и тот же характер, одна и та же манера поведения, одна и та же жизненная концепция. Мать искренне верила в то, что весь мир должен вращаться вокруг нее, и Мортенсен придерживался тех же взглядов. Мать требовала от окружающих (разумеется, от тех, от кого она могла требовать) безоговорочного повиновения, и Мортенсен требовал того же. Мать наслаждалась, унижая Рикке и Эмиля, и точно так же Мортенсен получал удовольствие, втаптывая в грязь кого-то из подчиненных. В такие минуты серое тусклое лицо Мортенсена становилось ярче, словно кто-то смахнул с него пыль, в глубоко посаженных глазах появлялось нечто вроде блеска, а уголки губ едва заметно растягивались, что означало улыбку. С таким характером противопоказано руководить людьми, но так думали те, кто подчинялся Мортенсену. Те, кому подчинялся Мортенсен, были им довольны. Знаток своего дела, требовательный к себе и к подчиненным, да еще и чутко держащий нос по ветру – да о таком подчиненном можно только мечтать! К тому же Мортенсену недавно исполнилось шестьдесят лет. Помимо права на досрочную пенсию, которым Мортенсен не воспользовался, этот возраст ставил крест на дальнейшем карьерном росте, что в глазах заместителя комиссара Хеккерупа было дополнительным преимуществом – можно было не опасаться конкуренции со стороны Мортенсена. На отношении руководства сказывалось и то, что шурин Мортенсена был депутатом парламента от Датской народной партии [11] . Не бог весть какая шишка, но все же при случае может доставить определенные неприятности, а при другом случае может быть полезным.
11
Национал-консервативная партия Дании, третья политическая партия по значимости в парламенте.