Рус Марья(Повесть)
Шрифт:
— А ну, болшевичка, скажи!..
Марья Ивановна чистила картошку на ужин. Усмехнувшись, озорно стрельнула глазами на капитана.
— Ну что же, и скажу!.. Женщина я прямая… Скажу, а вы меня не застрелите?..
Разыграла полную наивность.
Офицер вынул из нагрудного кармана френча фотографию, на ней две девочки, хорошенькие, кудрявые.
— Гляди, болшевичка, какие красивые деточки! Марженка и Славка. Клянусь ими, что не устрелю, скажи только, когда кончится война?..
Если детьми поклялся, бояться нечего. Сказала тихо, словно бы в раздумье и не глядя на капитана:
— Вот когда мы, русские,
Санфировы, словно громом прибитые, не мигая, уставились на Крибуляка: вот так сказанула Самониха! А тот и не знает, что делать, растерялся, кровь густо прилила к его лицу…
Беспокоилась, что капитан больше не придет, а он зачастил. И не удивительно, что вскоре на улице разведчица услышала за собой чье-то недоброе, презрительное: «Капитанша!»
Самонина продолжает свою игру, и он упорно старается распознать: кто же она такая. А разве ее ухватишь — она словно просо в ступе. У нее своя задача — добиться, чтобы он открыл свое настоящее лицо.
С каждой встречей она чувствовала себя смелее, он становился все доверчивей. Словно продолжая прошлый обидный для себя разговор, жалуется:
— Почему на меня цивильные косятся? Что я — немец?!
— А за что вас уважать: вы с немцами пришли…
— Я ведь не сам пришел — силой заставили…
— А кто знает?..
Офицер каждый раз выпытывает, есть ли тут партизаны. Она, конечно, говорит, что нету. А на все другие вопросы отвечает, не кривя душой. А зачем лгать, нужды нет в этом, да и невыгодно: сбрехнешь, на другой день позабудешь, а правда, она всегда при тебе. Много расспрашивал о жизни. Рассказала о своем детстве, о родителях, о сестре и братьях. Показала мужнину расчетную книжку: вот, мол, поглядите, как мы жили до войны! В страду на комбайне муж за один месяц зарабатывал по три тысячи рублей и по сорок пудов пшеницы. На этот заработок можно было тогда купить три хорошие коровы. Гость одобрительно кивал головой.
— Ты — член партии? — спросил.
И на это ответила.
— А почему до сих пор не в партии?
— Потому и беспартийная, что малограмотная!
— Как ты понимаешь Советскую власть?
— Она мне как мать родная!
— Как ты считаешь коммунистов?
— Это мои родные братья!
— За что ты любишь родину?
— За все люблю, всем она хороша! Что может быть лучше родины!..
Не боялась, чувствовала, что не надо от него таиться.
— Да, болшевичка, и лучше моей родины ничего нет! Может, слышала: Злата Прага, Татры, Быстрица, Братислава… Красивые края! — И мрачнел, вздыхая: — Там тоже сейчас фашисты…
Запомнилось, как однажды, слушая о довоенной жизни в Ясном Клину, он надолго задумался, а потом сказал мечтательно:
— Ваша власть — наш народ, хорошо!..
Узнала, что по профессии Крибуляк — оружейник. Когда фашисты грозили захватить Чехословакию, находился в армии, на границе его часть готовилась дать отпор захватчикам, но правительство предало армию, впустив немцев в свою страну без боя. В Россию попал потому, что другого выхода не было: какая-то у него была неприятность. Хозяин, у которого работал, ихний буржуй, провожая, говорил: «Служи честно, в политику не лезь, это приносит несчастье: кто в политику лез, тех перевешали, а кто — нет, те живут». По дороге на фронт решил: словак в русского не стреляет!
Как не понять капитана. В случае, если провинится перед немцами, не только пострадает сам, но и его семья, а это всего тяжелей. Нет, она, Самониха, не такая, чтобы накликать горе на него и на дорогих ему людей. Пусть не беспокоится: если он готов помочь русским, если он будет с нами работать, об этом никогда фашисты не узнают.
Смешны разведчице непрестанные ухаживания Крибуляк!. Конечно же, это для него своего рода маскировка. Надо же ему в конце-то концов узнать, с какой же все-таки целью она его привечает. Хитер! Но ее не перехитришь. И чуть что: «Пан! Руки!..»
— Почему ты меня так плохо называешь? — возмущается. — Я же тебя плохо не называю?..
Может, он ухаживает за ней и не совсем нарочно. Молодой, здоровый, и она не какая-нибудь дурнушка.
Мужчины, они ведь на любовь слабые, не то что женщины. Укоряет его вполне серьезно:
— Ведь жена своя есть… Да как вам не стыдно!..
Заметила, что он податлив и на ее капризы. А что, если попросить у него револьвер?! Интересно, доверит или нет. Доверил. Предупредил только, чтобы осторожней была. А она, хохоча, дуло на него наводит.
— А ну, руки в гору!..
Испугался.
— Ей, болшевичка, нелзя так шутить!.. Отдай пистолет!..
А как-то, войдя в хату, с загадочной улыбкой стал вымерять шагами расстояние от стены до порога и простукивать половицы.
— Здесь у тебя вещи зарыты, да? — И засмеялся, видя ее растерянность и удивление.
Не спрашивала, кто выдал тайник, кто же, как не Вера Пальгул. Крибуляк и не скрывал ее имени. Предательница будто бы сказала ему: «Знаешь, сколько добра у Самонихи после мужа осталось, — всю жизнь тебе носить не износить!»
Встречаясь с капитаном, много полезного для партизан узнает от него разведчица. Однако о своей службе он почти не рассказывает, и она по-прежнему вынуждена добывать нужные сведения на станции, пробираясь с неизменной корзинкой от одного поста к другому.
Неожиданно для самой разведчицы добрую службу сослужили ей рассказы о довоенной жизни. Это всегда у охранников вызывает живой интерес и похвалу:
— Карашо, рус Марья! Добрже! Гут!.. До войны — карашо. Война — плёхо.
И еще сильно выручают гадальные карты. Их ей подарили солдаты-словаки, два друга — Франтишек и Ладислав. Рисунки на картах всякие, любой на таких гадать сможет, учиться этому не надо. Она, конечно, старается нагадать солдатам побольше хорошего, и каждый просит ее раскинуть карты.
И все же от ее частых разведок пользы мало. Выведать что-либо у постовых стало гораздо труднее: даже друзья словаки и те, узнав о ее связях с их начальником, теперь попридерживают языки.
Что делать, что делать… Из леса приходят одни не утешительные вести: не удаются диверсии, гибнут подрывники под пулеметами на подступах к железнодорожному полотну. Сама видела — нелегко пробиться к дороге: по всей линии дзоты и колючая проволока, через каждые сто метров — солдат. К тому же у партизан ни опыта, ни подходящего оружия, ни взрывчатки. А эшелоны врага, груженные боевой техникой и пехотой, идут, идут через Дерюжную — с Брянска на Курск, на Белгород и Харьков…