Русалка и гламурный пират

Филимонова Лина

— И все-таки, кто это был? — спросила Ника по завершении душещипательной сцены.

Я сразу поняла, что ее вопрос относится к Ершу.

— Я тебе рассказывала о знакомых спасателях с пляжа.

— Это один из них? Ты говорила — они полные придурки. Особенно один.

— Это он и есть.

— А выглядит нормальным человеком.

— Сама в шоке.

— Он, правда, врач?

— Ага. Через год получит диплом хирурга.

Я уже назубок знаю вехи биографии Ерша.

— Это он цветы принес?

Ника подошла к подоконнику, понюхала герберы, забавно сморщив нос.

— Он.

— Так он… за тобой ухаживает?

— Кто? Ерш? Не смеши

меня. Он из неутомимых охотников. Увидел — охмурил — на плечо и в пещеру. Не получилось — следующая жертва.

— Что-то он мне таким не показался.

— Да ну его. Расскажи лучше, как у тебя дела.

Но Ника перевела разговор на меня. Я думала, что не хочу пока бередить раны и говорить об Аркадии. Оказалось, хочу. Я рассказала ей почти все, кроме самых личных моментов — все-таки у дружеской откровенности есть пределы.

— Значит, ты решила не дожидаться окончания срока, — задумчиво произнесла Ника.

— Да!

Я опять подумала, что, если бы не поторопила события, то сейчас была бы с Аркадием. Не лежала бы в кровати, зареванная и почти по-настоящему больная, а гуляла бы с ним по Круче или подставляла лицо морскому бризу, сидя на палубе яхты «Кассиопея»… А в постели я лежала бы завтра. Такая же зареванная и разбитая. Еще один день. Почему же я от него отказалась?

— Ты предложила расстаться, но хотела, чтобы он тебя остановил, — сообщила моя проницательная подруга.

Да? Я этого хотела? Конечно, именно этого. Я надеялась, что он скажет: нам не нужно расставаться, ни сейчас, ни завтра. Вообще никогда.

Вот о чем я мечтала, хоть и не признавалась в этом даже самой себе. А Ника сразу все поняла. От мысли, которая пришла мне в голову следом, я стиснула зубы и даже, кажется, застонала. Мысль была кристально ясной и отчаянно безнадежной: он тоже все понял. Он догадался, что я к нему чувствую. Понял, почему я пытаюсь досрочно прервать наши отношения и чего я от него жду. Понял, но ничего не сделал! Потому что не чувствовал того же самого. Я влюбилась в него, а он — нет.

— Я дура, — сказала я. — Непроходимая безмозглая идиотка. Он догадался. Этого не должно было случится!

— Это он дурак и идиот, — сказала Ника. — Раз отпустил тебя.

Теперь я уж точно громко застонала. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Это жуткий, несмываемый позор! Я проявила слабость, я почти открыла ему свое сердце, а он — просто плюнул в него. Ненавижу его. Да! Именно его, а не себя, как было еще секунду назад. Если бы он сейчас попался мне под руку я бы… задушила его собственными руками. Но сначала треснула бы по его напыщенной физиономии самой большой и тяжелой чугунной сковородкой. Посмотрела бы я тогда, что осталось бы от его самовлюбленной улыбки! Все восемьдесят восемь белоснежных начищенных зубов посыпались бы к моим ногам. Раздирающая меня ярость требовала выхода, поэтому я схватила подушку и швырнула ее изо всех сил в стену.

Вернее, я думала, что в стену. Но подушка, прямо в полете, коварно изменила траекторию и полетела не в стену, а в дверной проем, в котором очень некстати нарисовался дед с миской дымящейся каши в руках. Не ожидая нападения, он двигался неспешно и безмятежно, как вдруг вражеский снаряд, набитый перьями, сбил его с ног. Ярости во мне было предостаточно, и я всю ее вложила в бросок, так что ударная сила подушки была приличной. Дед пошатнулся, взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, тарелка с кашей выпала из его рук и полетела почему-то вверх и вбок, а не вниз, как предписывают законы гравитации.

Справа от деда, ровно в той стороне, куда полетели брызги горячей липкой каши, судя по цвету и консистенции, овсяной, внезапно возник еще один посетитель. Кирилл! В его руках была прозрачная кружка с чаем и вазочка с сухарями — видимо, он помогал деду донести до больной внучки ее скудный ужин. Но внучка оказалась не столько больной, сколько полоумной…

Несмотря на атаку горячей каши, Кирилл не уронил достоинства и предметов, которые были в его руках. Он аккуратно поставил кружку и вазочку на комод и только после этого посмотрел на свою рубашку, на которой красовались бледные неэстетичные блямбы.

— Руслана! — возопил тем временем разъяренный дед, чьи ноги были забрызганы кашей. Как, впрочем, и ноги Кирилла.

— Ой! — произнесла я шепотом.

Вот теперь самое время со страшным грохотом провалиться сквозь землю!

— Что ты творишь?! — вопрошал дед, оглядывая последствия нападения подушки. Весь пол был заляпан кашей и усыпан осколками, они с Кириллом выглядели так, как будто их оплевал верблюд. Подушка не пострадала.

Воздух вибрировал от напряжения, я вибрировала от ощущения непереносимой неловкости. В таких случаях японские самураи делают себе харакири! Я готова, правда. Хоть сию секунду вспорю себе живот, чтобы искупить свой позор. Я оконфузилась на всех фронтах, и не представляю, как дальше жить с этим…

В этот момент Ника хихикнула. А потом заливисто рассмеялась.

— Ну и видок у вас!

Кирилл улыбнулся. Дед сменил гнев на удивление.

— Чем вы тут занимаетесь?

— Бои подушками, — объяснила Ника. — Больная заскучала, мы решили развлечься…

— Я сейчас все уберу, — я отбросила простыню и вскочила с кровати, забыв про короткую полупрозрачную ночнушку.

Строгий взгляд деда и скромно потупившийся взор Кирилла напомнили мне о правилах приличия, и я резво вернулась в кровать, снова обмотавшись простыней. Надо уже переодеться, посетители просто идут косяком, ни минуты покоя!

— Вы пока можете почиститься, а мы приведем все в порядок, — сориентировалась Ника.

Кирилл уже расстегнул испорченную рубашку, но снять ее не решался. Вот уж кто никогда не забывает о приличиях!

— Встретимся у тебя в гостиной, — сказала я деду. — И спасибо за кашу. И за чай, — я посмотрела на Кирилла.

Он молча улыбался. Кажется, он на меня не сердится. Наверное, пока обойдусь без харакири.

Глава 14

Я опять не спала, мое сердце все еще болело: раны затягиваются медленно. Но я не рыдала. Более того, время от времени я ловила себя на том, что ни с того ни с сего начинаю улыбаться. Вчерашний день был очень странным. Он начался ужасно: с жуткой головной боли, с желания исчезнуть и ничего не чувствовать, с ощущения, что я никогда больше не смогу улыбаться… Но за этот день произошло столько всего! Меня навещали друзья, я веселила их своими выходками, на целые десятки минут забывая об Аркадии. Происшествие с подушкой и разлетевшейся по спальне кашей закончилось благополучно. Дед с Кириллом отмылись, мы с Никой вычистили комнату. Я переоделась, дед дал Кириллу свою футболку, и мы мило посидели вчетвером за чаем, наперебой вспоминая о летающей подушке и умирая от смеха. В конце посиделок я объявила, что совершенно выздоровела, ведь смех — лучшее лекарство. Но дед не поверил, заставил меня принять выписанные Ершом лекарства и не дал съесть шоколадку. Оказывается, у него был приличный запас отвратительной овсяной каши.