Русанов
Шрифт:
Гюстав Эмиль Ог, декан естественного факультета
Альфред Лакруа, профессор естественного факультета.
В геологическом лаборатории естественного факультета.
Первая карта Новой Земли, составленная по результатам плавания Виллема Барениа. 1598
Дом, в котором участники экспедиции Баренца на Новой Земле зимовали в 1596/97 голу. Гравюра из книги Г. де Веера. 1600.
Федор Петрович Литке.
Виллем Баренц.
Встреча голландских моряков с поморами во время плавания Баренца. Гравюра из книги Г. де Веера. 1600.
Август Карлович Циволька
Карл Максимович Бэр.
Самоеды. Русская гравюра. Середина XIX века.
Феодосий Николаевич Чернышев.
Степан Андреевич Моисеев.
Экспедиция Бэра на ладье «Святой Елисей» у входа в Маточкин Шар. Литография середины XIX века.
Геннадии Иванович Поспелов.
Александр Алексеевич Борисов.
Экспедиция К. М. Бэра у подножия хребта. Митюшев Камень с ледниками. Литография середины XIX века.
Ненцы им Новой Земле. Фото начала XX века.
Становище Маточкин Шар в Поморской губе. Фото начала XX века.
Внутренность русской промысловой избы. Рисунок А. Киразина. Конец XIX века
Русские поморы Новой Земли. Фотография начала XX века.
Архангельский порт. Открытка начала XX века.
Архангельск — столица Поморья. Открытка начала XX века.
Грузопассажирское судно — Королева Ольга Константиновна».
Пейзаж Маточкиного Шара.
Начальник отряда доктор Кандиотти.
Руководитель французской экспедиции Шарль Бенар.
Отплытие в Незнаемый залив на ненецких карбасах. На корме доктор Кандиотти, в центре (в шляпе) Русанов.
Здесь он ощутил главную особенность всех экспедиций всех времен и народов — всего там, на материке, предусмотреть невозможно, не настраивайся заранее на готовые решения, будь готов найти выход из самого невероятного положения, оставаясь верным поставленной цели. Иного пути нет, как нельзя восполнить здешние наблюдения наблюдениями в другом месте, ибо они незаменимы. А пока предстояло возвращение на материк.
Из Архангельска его путь лежал в Орел к родным, что неудивительно. Зато возвращение в Париж способно озадачить самого дотошного биографа исследователя — через Тифлис, куда, как позднее сообщил его сын Александр Владимирович, он поехал, чтобы повидаться с другом своей молодости Родзевичем-Белевичем. Воистину, по словам егосовремен-ника-поэта «Из Москвы — в Нагасаки! Из Нью-Йорка — на Марс!..», тем более что в Париж он добирался сначала пароходом по Черному морю через Батум до Одессы, а затем поездом через Львов, Краков и Вену.
Конечно, по меркам своего времени он уже стал бывалым путешественником, познавшим не только Печорскую тайгу и ледники Новой Земли, но и горы Франции, по-ви-димому Альпы, которые для ученого путешественника всегда интересно сравнить с Кавказом. Опытному естествоиспытателю довольно много дает сопоставление самых разнообразных ландшафтов Русской равнины с Карпатами или Тавридой (чему его также учили в Сорбонне). Наконец, у путешественников навсегда остается неуемное желание видеть то, что остается за горизонтом, которое обыватель нередко воспринимает как проявление застарелого мальчишества. Скорее всего, эти причины вместе и сделали его путь в Париж столь необычным, позволив получить свою долю впечатлений от природного разреза по меридиану через все природные зоны от ледяной Арктики до черноморских субтропиков. Он собственными глазами мог проследить эффект широтной зональности в разнообразии смены ландшафтов. Объяснять это другим непросто, но родственникам, провожающим профессионала-бродягу в очередную дорогу, остается, скрывая непрошеные слезы, принимать его каким есть…
В письме отчиму от 18 января 1908 года сквозят все те же знакомые мотивы: «В Вене остался на несколько часов, чтобы посмотреть замечательный минералогический музей — это колоссальный дворец, которого я успел за 4 часа осмотреть, увы, десятую часть. Не можете себе представить, с какой радостью я въехал во Францию. Я смотрел на вывески, дома и людей, как на родные. Как сразу после грубых и толстых немцев стало легко и весело с французами!.. Песни, шутки, остроты, vis a vis предложил мне вина, и с каким удовольствием я начал болтать с первым попавшимся соседом-французом.
Ну вот теперь я, наконец, у себя на месте (но не дома! — В. К.), в Париже. Еще не все успел привести в порядок, еще не у всех успел побывать. Профессора меня встретили очень радушно, наперебой предлагая свои услуги по определению привезенного материала; а мой старый профессор физической географии m-г Velain (в честь которого был назван один из ледников. — В. К.) умилил меня до глубины души; он буквально встретил меня с распростертыми объятиями. «Je veux vous embrasser!» (Я хочу вас обнять! — В. К.) и расцеловал меня трижды.
Теперь он все готов для меня сделать. Его прекрасная библиотека и лаборатория не только к моим услугам, но мне приходится протежировать некоторым из товарищей, которых я знаю и которых ему рекомендую в качестве желающих работать. Что касается знакомых, то я от них уже получил несколько письменных приглашений на тот или другой вечер. Всем хочется меня порасспросить о Новой Земле» (1945, с. 383).
Не касаясь остальных впечатлений от приобщения к парижской жизни (например, посещения театра-варьете «Мулен Руж»), отметим в письме ощущение научной близости и взаимной симпатии с профессором-географом Вэленом. По-видимому, не без его влияния и была совершена поездка от Белого моря до Черного с последующим возвращением через пол-Европы, что, несомненно, сыграло свою роль в становлении Русанова как профессионала.