Русология
Шрифт:
Мысли комкались. Я полез к рулю.
Спорт, ты жизнь...
Погрузили русь в немощь, продали доллару...
День за днём в шоу Сирия, Украина, США и Европа... а про РФ когда, бабаяны толстовские, также оркины и иной блаблаж? Что за жизнь пошла?
Авиация контролирует перевалы с дорогами...
Мы, бывает, проснёмся и не в ту степь пошло. Будет, нет? Успокойтесь. Хоть у нас вечно вдруг, но вот здесь мы, товарищи, не свернём, нет... Спите спокойно, чтобы нельзя нас...
Жесть!
На волнах нашей станции хит великой, очаровательной даны блямс: без тебя нет меня, беспокоэшься зряа, потеряйся в снах, улэбнись в ответ, я с тобой я твояа...
Жизнь в розовом цвете? Ксюша Сочокс покрасилась, и её стали лайкать...
...
Прыгая с места я отрываюсь метр шестьдесят в футболе...
Вы,
Мы о спорте макс тарабаров... Все фаны спорта с нищей зарплатой и патриоты, вот мечта власти.
Снятся богини, сочные груди, крепкие бёдра; всё это радостно, усладительно, щедро...
Текел и фарес... #раковых и сердечно-сосудистых... алкоголь и убийства... дом в волгодонске тоже был взорван... раненных с жертвы... акции... расчленил садист... медицинских и... #господа берестовский нескольким... быть должны арестованы... быдломода... он уже торкнул... и миллиард из них на других счетах... дар славянской тоски... футбол... без воды, как насос сгорел, а куда ж пять старух с рождественки? все кто слышит нас!.. #юбиляр поздравления... весь культурный мир... фонд составил... маг-друид в экстремальных депрессии и инсультах, счастье на бизнес и управление... интернешнл!.. Спорт ты жизнь!.. Выйти замуж - для образованных, но пока не нашедших свой... А кредит и коллекторы... #К вам игил идёт... на спортивном... пятый у форбса... маленький птычка, я его шпарил и в хвост и в грив, вах, он мнэ лайк в личку, я - вах!
– красыв... Мексиканского, что с кавказским акцентом... тысяча первую сериала брат... был до старости... ты зачем ни с чем... тарабаров... центр орды перетёк в москву... некасаемый кирдяков&висульева... бала-бала! мне очень мала, н@х... лера вульвина и пиздон беллетристов... всякие книги, кроме книг гениев, - стопроцентно из общих мест, потому всем понятны. 'Как интересно!' - так мыслят массы, слушая, видя копии своих вкусов, правил, масштабов, и наплевать на факт, что расхожее гнусно, гнусно смердит, вонь низкого пристаёт к нему... бала-бала, ба! я приду без стука, не спасёт засов, я приду в час духов и мохнатых сов... не хожу боровик здесь розов... всякие... в душном скурвенном городе не в москве гламур... #в голове лишь два слова первое а второе я руссоистка но почему тогда!.. сикль и бакс... сикль как шекель... да, деньги главное... из себя хайер клёвый чтобы тащились все ты не нуль если ты ещё глюки с разные крейзи, я еду чатить будет террор один... а курс доллара... и коррупция... а ещё и нацгвардия, чтоб прокручивать деньги... ... Следуем в дорогое отечество... мене, текел... #яхты рублёвка, сиськи, газгольдеры, рэп особенно... М. Царапова. М. Царапова... Все валькирии тенниса, также Ксюша Сочокс, дом два это русский тип двести лет спустя...
Я стремился сквозь хохоты, сексуальные выкрики и трепню о стяжании - и мне чудилось, что я нужен, что я с какой-то важною целью в падшем отечестве, что я в нём пригожусь...
Приехали... Вновь Кадольск, вновь стоянка, где оставляю дряхлую 'ниву'... дверь в подъезд... тьма пролётов, точно шагаю вверх до того, как унижен реформами, до того, как издал свои дискурсы о герульском/гепидском. И до того ещё, как в ином дому, давнем, я нёсся к Нике, чтобы обнять её... (Или, может быть, вслед за тем, как умер, чтоб не шагать по лестнице до и после, ибо всё кончилось?).
Нас встречали.
– Ы! Телевизор!
– требовал Родик, сорокалетний и сумасшедший, сходно увечный, мой брат, с коляски. Он был в слезах и красен.
– Павел, потом поймёшь, - объявила мать, гладя внука, бурно вещавшего: 'Праздник, Вербное! Это ива! Взяли у Лохны! Баба, а где халва?'
Появился отец из комнаты - и унёс своё длинное исхудалое тело.
Позже, за ужином, он сел боком, руки на трость причём, с бородатым, пророческим, византийским лицом. Кормили нас не с сервиза (то есть с фарфора), а с нержавейки, с памятным, правда, оттиском 'Нерж', - том самом, что мне казался, в детских фантазиях, городом за высокою, белоснежной стеной в чащобах. В парусных стругах, в красных и синих торбах из бархата, звонких в тряске, Нерж доставляет грузы к пакгаузу; и несут их в вагоны, и отправляют их к нам в удел, скучный, пасмурный... Нерж навеян был Китежем плюс обёртками от кондитерки в их славянистом имидже. Всякий раз я, увидев 'Нерж' и забыв 'нержавеющий',
Мать была в синем в блёстках халате, сын хороводился, а отец, опершись на трость, трогал чай чайной ложечкой.
– Что там с Квасовкой?
– Хорошо.
Сын играл с динозавром, скачущим п'o столу.
– Выдай масти, пап, лошадиные!
– Нас ограбили, - произнёс отец.
– Унесли сервиз, телевизор.
Знали бы, что теряем и Квасовку, что их внук зарабатывал на бензин в пути и что я чуть не сдох на свалке.
– Я, - вёл отец, - жил честно... Но ненормальны мы, невпопад мы... Я, Павел, нас спасал...
– Он вдруг поднял взгляд.
– Я спасал нас подменою 'ша' на 'эс', и влезая в мундир потом, чтоб - 'товарищ майор', без имени. Я весь стёр себя, отдал им Квашнина, стал винтик. Не было места, где был собою, - всё-всё казённое, коллективное, стадно-общее, как им нравится. Хоть на пенсии, чаял, выпрямлюсь, превращусь в себя. Мыслил пенсию цензом воли... Хлам я жалею? Нет!
– прокричал он.
– В душу мне влезли, грязь внесли! Доказали, что здесь опять их власть и что я проходной коридор им, сделавшим скверну из моей Родины! Да, вот так, сынок.
Я прошёлся. Срезана люстра, недорогая и, в общем, блёклая; но я жил при пяти её лампах, вставленных в псевдолилии. След в обоях был от ковров, их сняли. Но и за стёклами чешской стенки, прежде с сервизом, - пусто. Лишь книжный шкаф не тронут (книг не читают), как и диван-кровать, кресла, стол и настенное бра, плюс эхо - чадо пустот... Бог властно напомнил нам нашу малость, так же как жителям с ул. Гурьянова и в Помпеях.
Мать гладила льнувшего к ней урода, чьи мании отпечаталось на лице... Поправлюсь: был отпечаток загнанной под спуд психики. Чуя боль сознающей, что пленена, души, я подумал вдруг, что под спудом-то - изверг. Д'yши и сделали всё вокруг - бытийно-культурный ужас. Дёрнувшись, брат погнал вон коляску, сбивши племянника, кой захныкал. Но не о сыне я вдруг подумал. 'Здесь она?' - возбудился я.
И отец принёс спрятанный в тряпках свёрток, сел за стол, стал разматывать тряпки, молча, сурово. Сын мой следил за ним.
Серебро в свету... Бр'aтина.
Толстостенный жбан, круглый. Серебряные мор. коньки были ручками, под вид амфорных; изумрудные очи выпали, лишь один сверкал. Был поддон, окольцованный золотой тонкой лентой в крупных корундах, с надписью на церковно-славянском: 'День, иже створи Бог, взрадуем, взвеселимся в он, яко бог избавляет ны от врагов наш и покори враг под стопы нам, главы змиевы сокрушаи'. Выше был горельеф щитов и, в орнаментах да в сапфирах, лики святых - шесть ликов. Верхний край окольцован был золотом с гравировкою, что-де некогда, в леты давние, князь Василий Васильевич наградил Иоана, сына Ондрея, кто впредь 'Квашня бысть'. А завершалось - толстым серебряным нешироким кольцом в орнаментах. Крышки не было, лишь проушины для крепления. 'Удостоился братины ест серебряна с золочёною крышкаю, весу в оной пять фунт тридцать семь золотник, шубы турскага соболя, аще пуговиц золочёныи, да село со просёлок, да и сельца два, восемь деревни тож, ради крепость и верность...' - всплыло в цитате.
– Это твоё впредь, - вёл отец.
– Ты давай и владей с сих пор. А я... всё.
– В ней чтоб фанту пить!
– ляпнул в миг, в кой дрожала история, сын мой.
– Нет...
– бормотал я.
– Так не положено. Не ответственность, нет...
– Я сбился.
– Но... я ведь жил ею! Вы понимаете? Я никто, вошь... А с бр'aтиной как бы есть чем жить... Она больше нас и важней нас... В ней - символ русскости. Я никто... С нею... Бр'aтина... это знак, что не зря живём. Для кого смыслы в деньгах, но для меня как раз, что есть бр'aтина и я с нею Квашнин. Традиции...
– Ты Квасснин!
– уточнил сын.
– Павел, - изрек отец и ссутулился. Волос, длинный, отпущенный в те поры, как погиб его внук (мой первенец), вис с его головы.
– Придётся. Я чересчур устал.
– Он подталкивал древность к центру столешницы.
– Будь Квашнин с сих пор... И ты, Клавдия, вдруг права? Толку в бр'aтине? Лишь металлы... Жизнь больше смыслов... В общем, впредь Павел пусть... Что ты хочешь, пусть он и делает; пусть хоть выбросит. Мне ничто...
– Он увёл под стол ноги, чтоб, обхватив трость, ждать.