Русология
Шрифт:
Вскоре повестка: в марте на службу. Бабушка гасла - и умерла в ночь. Выказав чуткость, власти зашли сказать, что он равен трудящимся и не враг с сих пор; сын за дело отца невинен. В военкомате он объяснился, хочет лишь в армию, 'в офицерское'. Повлияла победа с культом воителя, стыд за 'контру-отца', хохотливая 'Галю' и кинофильмы, где били фрицев. Он выбрал лётное, грезя Чкаловым. Но письм'a всё ж не трогал: думал лишь, чт'o в письме. Если мать помнил явственно, то отца - в эпизодах: едет в салазках в скрипах под звёздами... или как ловит с ласковой и большой тенью рыбу. Помнился не вполне отец, а восторги... Он шёл в училище как 'Кваснин', специально сменив 'ш' на 'с'. Став курсантом, спал на матрасе и простынях поверх - чистых, белых до просини, на каких никогда не спал, в первый раз мылся мылом, в первый раз надевал бельё.
В Кугачёвке лачуга, где жили, рушилась. Он сходил на могилы, после - к ровесникам, чувствуя, что всем нравится в форме, стройный, высокий и офицер почти. Но письм'a, что хранил в камнях, не коснулся. Став лейтенантом, он мечтал под Москву, где Вождь; на комиссии, видя Бюст в кумаче, вдруг выпалил, чтоб направили, 'где он нужен'. Где?.. в Магадане... Аэродром в снегах... Он в Хабаровске встретил девушку... Я родился... Смерть Величайшего; покачнулась вселенная...
Год спустя он собрался, выехал в Кугачёвку, что захирела, взял письмо и пустился в 'Тенявино Тульской области', 'Флавского' уж района. Он читал:
'Стыло, но жар от печки нас согревает. Год несёт роковые последствия вкупе с теми, что накопились. Может, я пропаду-таки, вот зачем и пишу, сын. Я, твой отец, Александр Еремеевич, - капитан царской армии, инженер. Но за речь с царём, отражённую в букве, власть меня гонит; хоть я и так ей 'контра', 'враг', 'сволочь', 'белая гадина'.
Впрочем, власть только средство. Нас гонит рок - весь род наш. Младше нас и Романовы. Мы живали в Кремле в Москве, мы считались одним из ста высших семейств; но таяли, породнились с купцами, жили в Тенявино, - где тебе взрослым нужно быть, чтоб в указанном месте (а не дойдёт письмо - в том, где мать сообщит и бабушка) в том Тенявино на р. Лохна, где наша мельница, от восточной стены взять к зарослям (бузина и черёмуха) в яму (наши окрестности в известковых пластах лежат) и найти там схрон с вещью, памятной Квашниным, сын. Там есть наш корень, мы этим корнем связаны с русскостью, но и с истиной. Вот что эта реликвия, патримоний. Сделай так. Орды нечисти, овладевшей Россией, целят сгубить нас. Много в нас русскости. Может, полная русскость в нас; перебрали мы русскости - чем опасны в 'сём мире'.
Русскость есть странный вид жизни, сын.
В том Тенявино, за Садами, - кладбище при старинном погосте; церкви же след простыл, звалась Троицкой, век семнадцатый; нынче кладбище общее, а не только дворянское. А в верстах двух от мельницы, бывшей дедовой, вверх по Лохне, есть там сельцо, звать Квасовка, где пишу сейчас, где владели мы... и хоромы боярские, и гумно, и конюшни, избы дворовых и погреба, церквушка, замкнуты стенкой белого камня: время тревожное. Всё окрест было наше. Здесь воеводил, в древние годы, предок-боярин. Вотчины след простыл; лишь Закваскины как плод барских утех остались. Кажется, что меня в ЧК сдаст Закваскин; ты и узнаешь.
К нам в окно ветвь черёмухи, холода; затоплю печь...'
Мой отец злился: всё про 'бояр' и 'русскость' вместо раскаяний, что, мол, случаем, против воли, кем-то обманутый, стал вредить новой власти. Кто он есть, Александр Квашнин, 'враг народа', чтоб поучать жить?! Нет, пусть бы каялся, умоляя забыть его!.. Так роптал мой отец и думал: то спрыгнуть с поезда и вернуться на службу; то вдруг планировал сундучок снести в МГБ чекистам; то решал не искать сундучок, а лишь съездить в Тенявино либо в Квасовку, посмотреть на могилы, если остались. Всё. Бессознательно он рассчитывал в тех местах встретить память: речку, где возле родственной тени он удил рыбу, или созвездия, кои видел с салазок. К месту рождения съездить можно, это партийно, патриотично и по-советскому.
День, Москва, пересадка; час был в запасе. На Красной площади он не мог собрать мысли. Долго патруль проверял
На рассвете поезд вкатил во Флавск...
В неподвижном тумане он вышел к центру старого и большого села, имевшего статус города. Километр он шагал шоссе, после - к западу по всхолмлению... склон тёк в пойму, вдоль коей пашни... Наискось полз маршрут, чтоб, свернув, рухнуть вниз к мосту, где шумела речонка в тальнике и в черёмухе. Здесь - село (дворов в сто, видать), всё из древнего кирпича и камня, кровли железные... Солнце брызнуло, и туманы качнулись. Воздух, напоенный разнотравьем, скотными испареньями и печными дымами, зыбился. Шли куда-то косцы... Телега... Стадом коровы. Он двинул тропкой, явно рыбачьей, что от моста шла в ивы... вымок, испачкался... Вот развалины... Вьются ласточки... У плотины, грохочущей, - в тине треснувший жёрнов... В зарослях, под которыми быть должно было нужное, он опробовал известковые камни...
Здесь! сундучок!!
Открыв его, он взял вещи, плоское с круглым, бросил их в сумку и, задержавшись, стал мониторить из-за кустарника ряд домов вблизи. Был один по фасаду в целых пять окон (прочие по три) - явно кулацкий в прежнее время, нынче же ветхий, сильно обшарпан. Свиньи и куры рыли помойку, сохли обноски... вышел мужик с мальцом, следом женщина... Благороден строй, свергший выжиг ради беднейших! Он вздумал в Квасовку... У околицы речка чуть отклонялась... И он признал всё. Небо и вётлы и даже редкие здесь, к краю, избы стали знакомыми. Здесь отец его влёк в салазках, и, может, то вон окно светилось... Вид являл край Тенявино и д. Квасовку - там, за речкою, на яру, отделённом разлогами от тенявинского близ яра и, слева, дальнего, за покосом, яра с иным селом. Шаткой лавой минувши речку, он, кручей, - молод был, - прянул к Квасовке. Вот изба... древний красный кирпич, хлев каменный, сени тоже из камня, также три дерева, вроде, лиственки... Он стоял столбом. В окнах юркнуло, дверь открылась, выступил тип не в мешаной, а в конторской одежде: брюки и галстук. Следом вдруг - лик с насупленной бровью, пьяный и вздорный. Тип спросил: 'Вы из органов по вопросу? Вы бы повесточку...' Различив знаки рода войск, он умолк.
'Слышь-ка, малый, ты!
– гаркнул лик.
– Как спуляю с ружж'a в тебя, потому как я конник был!'
'Извините, конечно, - забормотал отец.
– Я гулял-ходил и забрёл сюда. Интересный дом. Из старинных... Явно, да... Извините'.
Тип, сверкнув из-под сросшихся бровок, вымолвил: 'Николай я; отчеством Фёдорыч. Тут бухгалтером... Вам наш дом хорош? При царе строен, прошлого века. Вам бы отец сказал, да он выпивши на заслуженном отдыхе как герой войны; отдыхает. Он и колхоз тут строил. Мы старожилы, - Тип тронул галстук.
– Нас звать Закваскины; кроме нас, тут ещё семья. Две семьи на три дома. Место красивое, да ведь как оно? К клубу тоже ведь хочется, к магазину, к городу ближе. Здесь же - отшиб, далёко, город шесть вёрст почти... Нам попало, Закваскиным. Кулаками травимые, немцем битые - а с родных мест ни-ни! Трудовой народ: я с отцом, сын, жена... После армии я сюда, бухгалтером...
– Тип теснил собой пьяную стариковскую голову.
– В этой Квасовке и живём в два дома, а их всего три. Заняли этот дом, больший, чтоб не пустым держать. А живал в нём кулак ли, белогвардеец... Я-то малой был, много не помню. Вычистили!
– тип хмыкнул.
– Враз раскулачили. А деревня, - эти вот избы, - древность. Старее Флавска'.
'Что ты толкуешь?!
– вырвался лик, ярясь.
– Помолчи, пень-дурила! Баре дотоле жили тут в Квасовке! Мы, Закваскины, были их всегда! А тот самый Квашнин был барином, пил народную кровь'.
'Бать, в дом подь!
– тип перебил.
– Знать, ходите?
– хмыкнул.
– Даже испачкались... Поймой шли?
– Он, доставши расчёску, быстро и правильно зачесал свои волосы под столичный стиль.
– Тут насмотришься с бухгалт'eрских высот. Я в бюро к тому ж... Ваше имечко, гражданин-гость?'