Русская Америка
Шрифт:
Современное освоение океанов и морей предусматривает интенсивное использование их зеленых ресурсов. Добыча и заготовка водорослей — важный вклад в развитие животноводства. В некоторых странах я видел, как скот выгоняли на берег во время отлива. С каким удовольствием животные поедали морскую зелень!..
— Знаешь, сколько преимуществ у кормовой муки из водорослей перед луговым сеном? — прервал мои размышления Михаил и, не дожидаясь ответа, начал загибать пальцы. — Во-первых, по сравнению с луговым сеном она содержит больше белков. Во-вторых, больше безазотистых и минеральных веществ. В-третьих, в водорослевой муке меньше клетчатки. И вообще, корм, дарованный морем, стимулирует жизнедеятельность животных и птиц. А благодаря витаминам, микроэлементам, ценным кислотам и солям, которых в водорослях предостаточно, их можно применять для предупреждения авитаминоза…
— Ну хорошо, в их пользе убеждать никого не надо. Об этом много пишут и говорят. Но как практически осуществить сбор и заготовку морских растений? Не окажется ли это слишком дорогим удовольствием?
— Нет, — покачал головой Михаил, — добывать и обрабатывать водоросли легче и выгоднее, чем выращивать, скажем, овес. Один гектар морского дна при научном подходе к добыче и заготовке в течение года прокормит стадо коров в 50 голов…
Долго еще стояли мы на берегу, смотрели, как суетятся среди камней кулички, как все дальше отступает к горизонту прибой и как медленно шевелятся коричневые луга — богатства, дарованные морем, но еще мало используемые человеком.
Невидимые ворота
А потом ветер стих. И стало как-то непривычно тихо. До того тихо, что казалось: вокруг серебристо звенит мелкорослая тундровая травка. В небе легкими шелковистыми лоскутами замерли облака.
И вдруг откуда-то с вышины брызнула веселая песня крапивника. Эту маленькую коричневую птичку с бойко вздернутым хвостиком иногда называют «командорским соловьем».
Один орнитолог утверждал, что крапивник исполняет в день около двух тысяч песен. Не знаю, уж как ему удалось это подсчитать…
Я поднял вверх голову.
Крапивник то камнем падал вниз и протяжно посвистывал, то опять рвался вверх, превращаясь в черную точку, и тогда тише становилась его песня. Для кого он так старается? Кого хочет порадовать своим чудесным пением? Долго я наблюдал за его полетом и, наконец, понял: «командорский соловей» завлекал подругу.
Может быть, подзадоренные песней крапивника, на мелководье схватились два диких селезня. Раз-другой прикрикнул на них баклан. Ах-ах-ах! — зашумели, загалдели чайки. Всполошились от этой кутерьмы кулики и громко стали посвистывать.
Казалось, передо мной распахнулись невидимые ворота в мир природы, где свои законы и порядки, не всегда понятные и доступные человеку.
Неожиданно, шагах в десяти от меня, выскочил из норы взъерошенный песец. Зверек сердито несколько раз кашлянул, будто отчитал пернатых соседей: «Чего шумите? Что не поделили?..» Потом он замер, вытянув тощую облезлую шею.
Я сделал пару беззвучных шагов, но песец почуял меня. Вначале вздрогнули уши, потом он как-то сжался и резко повернул голову. «А это еще кто появился?!» — говорил весь его вид.
Я шагнул навстречу, но зверек не захотел познакомиться со мной поближе. Он резко и громко заворчал и потрусил прочь.
Наверное, его недовольство стало сигналом тревоги для птиц.
Смолк вдруг крапивник. Пронзительней запричитали на разные голоса чайки и полетели к морю. Следом за ними — баклан и кулики. Отпрянули друг от друга драчуны-селезни и с шумом рванулись прочь. И лишь вдали еще слышалось рассерженное тявканье песца, но и оно скоро стихло.
Все… Захлопнулись невидимые ворота в мир тундры острова Беринга.
Дорога на лежбище
В Никольском каждый знает, что в тридцати километрах от села, у северной оконечности острова, за болотистой, с черными торфяными озерами, кочковатой тундрой, заросшей ирисами и пушицей, на каменистых отмелях, расположено одно из двух беринговых лежбищ котиков. Морские котики считаются главным богатством Командор. Для жителей Русской Америки они также были важнейшим объектом промысла.
С грохотом на все Никольское к гостинице подъехал вездеход. Я влез в кузов, покрытый брезентом.
Поприветствовав меня, Федор Гаврилович Киселев сделал водителю знак: «Поехали!..» В ту пору Киселев занимал должность первого секретаря местного райкома КПСС (Коммунистической партии Советского Союза), и в народе его величали «главным командорцем».
Вездеход резко рванул вперед. Из-под гусениц полетели комья грязи, и мы затряслись на ухабах.
В кузове нас трое: охотовед Николай Мымрин, Федор Гаврилович и я.
— Далеко до лежбища? — спросил я, стараясь перекричать шум мотора.
— Около часа езды, — так же громко ответил мне Мымрин. — А вы первый раз на лежбище?
— Первый. Морских котиков видел только по телевизору.
Мне показалось, что Николай даже обрадовался этому.
Вездеход внезапно остановился.
— Кто хочет со мной на крыше ехать? — спросил Киселев.
Не дожидаясь ответа, он раздвинул брезент и перемахнул через борт кузова.
Я вопросительно посмотрел на Мымрина. Николай развел руками: не могу, насморк, на ветру простужусь еще больше.
Я спрыгнул в снег и провалился выше колен.
Киселев уже сидел на крыше кабины.
— Не боишься замерзнуть? А то можно сесть в кабину к водителю.
— Не замерзну, — ответил я, усаживаясь рядом с Федором Гавриловичем.
— Вообще-то правила техники безопасности запрещают ездить на крыше, — подмигнул Киселев. — Ну ничего. Нарушим. Только покрепче держись. У нас хоть и конец мая, а вся тундра под снегом. Летняя дорога не видна, так что придется по кочкам прыгать, а тут главное — не слететь с вездехода.