Русская Австралия

Кравцов Андрей Николаевич

Австралийский Совет гражданских свобод, напечатав отчет об этом инциденте, предупреждал австралийцев, что «первые признаки фашизма обычно представляют собой попытку отменить те принципы правопорядка, на которых зиждется демократия».

Петр Комиссаров, рассказывает его дочь, «никогда больше не вернулся в Лигу, он отрезал навсегда». Для него не имело значения, что злополучная резолюция не была поддержана центральным отделением лиги и правительством. Тем не менее Комиссаров продолжал активно участвовать в общественной жизни, заслужив в итоге репутацию человека, способного отстоять свои идеи.

В 1942 г., в разгар тяжелых боев Советского Союза с гитлеровской Германией, Австралия и СССР установили дипломатические отношения. В Москву из Австралии была отправлена дипломатическая миссия. Два года спустя на пороге Дипмиссии Австралии в Москве появилась необычная посетительница. Питер Хейдон, секретарь, сообщал австралийским властям: «26 июня 1944 г. госпожа Прасковья Волкова посетила дипломатическую миссию, пройдя пешком большую часть пути от своего места жительства в Красном Селе (Горьковская область) до Москвы, что составляет 300–400 километров». Прасковья Волкова была вдовой Михаила Волкова, одного из погибших на Западном фронте в самом начале войны анзаков. Хейдон продолжал: «Ее крайняя нищета не вызывала никакого сомнения, она в достаточной мере идентифицировала себя посредством паспорта и справки из сельсовета. Она рассказала о том, как тяжело ей живется и как жестоко обращается с ней и с ее односельчанами председатель колхоза, который является там полновластным диктатором. Особенно плохо ей пришлось, когда ее сына забрали в Красную армию. В 1937–1938 гг. она была заключена в тюрьму. По ее словам, причина была в том, что она получала иностранную пенсию. Но теперь ее положение так тяжело, что она решила рискнуть и попросить нас о возобновлении выплаты ей пенсии. В частности, поскольку она не трудоспособна, ей не разрешают покупать хлеб по государственным ценам. Если бы ей предоставляли это право, то на нашу пенсию она смогла бы прожить. Надеясь ей помочь, наша миссия выдала ей свидетельство о том, что она получает пенсию австралийского правительства как вдова, чей муж погиб в Великой войне. Мы также включили в свидетельство просьбу о том, чтобы ей, если возможно, было предоставлено право покупать хлеб по государственным ценам. Мы достали для нее билет на поезд, на котором она сможет вернуться в свою деревню». До ареста Прасковья Волкова получала пенсию через британского консула в Москве, но в 1937 г. контакт с ней прервался. Теперь австралийцы узнали причину этого. За прошедшее время невыплаченная ей пенсия составила несколько сот фунтов. Хейдон, принявший финансовые дела от британского консула, понимал, что другого случая выплатить причитавшиеся ей деньги прямо в руки больше не будет. Не дожидаясь формальной резолюции из Лондона иди Австралии, он принял решение незамедлительно выплатить ей всю пенсию из средств посольства, переведя ее в рубли. Единственным свидетельством этой выплаты, которое он мог предъявить своему начальству, был крестик, который «госпожа Волкова» поставила на платежной ведомости вместо подписи — она была неграмотна. В течение последующих трех лет, до 1947 г., австралийская дипломатическая миссия высылала ей пенсию в деревню почтовым переводом, но, поскольку вестей о себе она не подавала, австралийцы засомневались, получает ли Волкова переводимые ей деньги, и выплата пенсии была приостановлена. В 1947 г. Прасковья Волкова снова отправилась в дальний путь и еще раз побывала в гостях у австралийцев. На этот раз ее делом занимался Джон Р. Роуленд, недавно назначенный секретарем, который договорился с Прасковьей, что, получая деньги на почте, она будет ставить на квитанции три крестика — это будет служить условным знаком, что она действительно получила пенсию. Так Австралия не оставляла своих детей, даже приемных.

Позднее австралийская дипломатическая миссия задалась целью разыскать и других анзаков, пенсии которым были приостановлены в 1937 г. В списке значились три человека: Николай Силантьев, земляк М. Волкова из деревни Красное Село, который, получив на войне тяжелые ранения в обе ноги и помаявшись в Австралии, вернулся в Россию; осетин Томас Хабаев, работавший рубщиком сахарного тростника и тоже вернувшийся на родину; Макар Марков, симпатизировавший большевикам. Его отец дошел до самого Черчилля, пытаясь разыскать сына после войны и вернуть его домой. Результаты поиска, предпринятого миссией, были печальны. Силантьев был обнаружен в Казахстане в ссылке. Хабаев умер в 1939 г. Марков не был найден. Чиновник в министерстве финансов Австралии был вынужден отправить их досье в архив.

Благодаря интеграции российских анзаков в австралийское общество их дети росли уже настоящими австралийцами, и русскому прошлому их отцов не было, казалось, места в этой новой жизни. Но все же прошлое раньше или позже звало их, и именно им, детям, предстояло проложить мост между двумя мирами — повседневным австралийским и таинственным русским, откуда когда-то пришли их отцы. Лили, старшая дочь Александра Егорова, рассказывает, что у них дома, в Пламптоне, «отец хранил письма, написанные на русском языке, и много фотографий в большом кожаном портфеле. Когда отец работал, мы с сестрами забирались туда и рассматривали их. Мы думали, что нам это делать не разрешается, и кто-нибудь из нас стоял на страже, чтобы отец нас не застал за этим занятием. О том, что хранилось в портфеле, он с нами никогда не говорил». После его смерти портфель со всем содержимым исчез, но в памяти детей А. Егорова все еще живут эти фотографии и образы «русских женщин, одетых в черные платья с длинными рукавами, которые навещали их семью, когда их мать оказывалась надолго прикованной к больничной койке». И вот теперь семья Егоровых открывает это чувство принадлежности к «своим». После смерти Александра Егорова, оставившего после себя 10 детей, его старший сын собрал всех братьев и сестер, разбросанных по приютам, в своем доме. «Портфель с бумагами» безвозвратно пропал, и все, что осталось у него от их русской истории, было только его имя — Александр, как и у отца, хотя отец часто называл его Иваном: в память о своем младшем брате, оставшемся в России, которого ему так и не суждено было больше увидеть. Они пытались разыскать родных из неведомой деревни Бестужево через Красный Крест, но безрезультатно. Тем временем Барбара и Джой, внучки Александра, рылись в архивах, собирали все крупицы информации, которую могли сообщить об Александре и его жизни в России его дети. Лишь случай помог им восстановить прошлое их семьи. Годы спустя русские Егоровы из Рязанской области приехали в Австралию, чтобы познакомиться со своими австралийскими родными, которых насчитывалось уже около 150 человек. Они устроили сбор всех ветвей семьи в роскошном поместье в Голубых горах близ Сиднея, в доме одной из внучек Александра.

Эти вестники прошлого, врывающиеся в австралийское детство детей анзаков из другого мира, все еще живут в их памяти и сейчас, десятилетия спустя. Да и в тех редких случаях, когда отцы рассказывали им о своем русском прошлом, детская память сохранила образы сказочной, былинной страны. Адольф Мишкинис покинул родную Литву, когда ему было 13 лет. Сын вспоминает рассказы отца о том, что «религиозным воспитанием детей занималась их бабушка, которая дожила до 110 лет. Еще мой отец с удовольствием рассказывал, как они выращивали клубнику, высаженную в бочонки, и ягоды вызревали величиной с яблоко. Люди почти никогда не болели… Отец умел скакать на лошади без седла и мог на полном скаку, босоногий, стать во весь рост на спине лошади».

Лес Аверков, племянник юного анзака Уильяма Аверкова, вырос в окружении родственников, которые говорили по-русски и «все еще гордились своим русским наследием», но он не стал частью этого мира. «Теперь это уже потеряно навсегда. Я до сих пор об этом жалею», — говорит он. Об этом разрыве с прошлым вспоминают многие дети и внуки анзаков. «Адольф Драгер, — рассказывает его дочь, — не говорил о своей родине и не говорил о войне. Мы просто принимали это как должное и не задавали вопросов». Фавст Леошкевич, как вспоминает его сын, тоже молчал. «Я знаю, что он происходил из состоятельной семьи, и когда я расспрашивал его, он говорил: «Это все в прошлом». И я ничего больше не мог из него вытянуть». Дочь Петра Стерлецкого объясняет: «К сожалению, мать советовала нам не задавать отцу никаких вопросов о его происхождении. Она говорила, что это его только расстроит». Памела Варрендер, дочь Нормана Майера, узнала о том, что ее отец родился в России, только когда ей исполнилось 20 лет и пришла пора получать паспорт. Почему отцы не рассказывали им о своем прошлом? Конечно, к этому не располагало время, когда слово «русский» вызывало подозрения и ассоциировалось со словом «большевик». «Часто отцы не хотели, чтобы дети повторяли их опыт, оказавшись между двумя мирами», — как об этом говорит Барбара Гловацкая. Ее семья была редким исключением — дома говорили по-русски и по-польски, Барбара даже ходила в русскую школу в послевоенном Сиднее и все еще хранит с тех времен свой русский букварь. «Но потом, — вспоминает она, — когда в австралийской школе я упомянула, что дома мы говорим по-польски, отношение ко мне резко изменилось. Это был урок на всю жизнь». Тед Селтин принял сознательное решение, чтобы этого не произошло с его сыном. Сын, тоже Тед, объясняет: «Отец не научил меня ни одному слову по-латышски. Он не хотел, чтобы я рос полу-латышом, полу-австралийцем. Он хотел, чтобы я был австралийским мальчиком, и я думаю, что это было очень хорошо, потому что в школе, если ты был не таким, как все, особенно в то время, к тебе начинали цепляться, и жизнь становилась совсем не простой… Так что для всех в шкоде я был обычным австралийским мальчиком, может быть, они даже думали, что я был из семьи с английскими корнями. Я никому не хвастался, что мой отец латыш, и не потому, что я не гордился этим, совсем нет, просто говорить об этом значило создавать себе проблемы, да и вообще все это не имело для меня значения».

Отцы не рассказывали им о своем прошлом, не рассказывали и о войне, вследствие чего новое послевоенное поколение росло не просто ассимилированным, но и отрезанным от истории отцов. Часто это начинается с таких мелочей, как искажение фамилии, но в конечном итоге распространяется на отношение к прошлому. Один из сыновей анзаков сказал: «Моя сестра ничего не хочет знать об этом. У нее своя жизнь, трое сыновей… Если я заговорю об истории, она тут же говорит: «Ты живешь прошлым». Я ей всегда отвечаю: «По крайней мере, прошлое для меня не пустой звук».

Отправляясь на поиски своей истории, детям и внукам анзаков часто приходится начинать почти с нуля. Когда Кэрол, внучке Ричарда (Ерофея) Григоренко, было лет семь, она как-то спросила, почему у нее такая странная фамилия, и тогда ее отец Джордж сказал ей: «У тебя русская фамилия, и ты ею должна гордиться». Годы спустя, когда она была уже Кэрол Макензи, русское прошлое властно позвало ее. Она отправилась в Каллайд-Вэллей, где ее отец и дед-анзак жили перед Второй мировой войной, и обнаружила старожилов, которые все еще помнили ее семью. Лес Аверков узнал об истории своей семьи от своей бабушки Анны и тети Ольги. Тед Селтин записал воспоминания отца на магнитофон буквально за несколько дней до его смерти, уже в госпитале. Денис Туликов раскопал эпизоды из истории жизни своего деда Николая, роясь в квинслендских архивах и в местных газетах — на это у него ушли годы. Он все еще ждет, что найдутся их родственники из Самары — Туликовы и Мюллеры, а созданная им студия мультипликационных фильмов так и называется «Самара-фильм».

Прошлое стучится к ним по-разному, иногда в самый неожиданный момент. Для Вики Костин, внучки Джона Костина, эта встреча произошла на похоронах ее отца Виктора, который воевал в Новой Гвинее. Заинтересовавшись семейной историей, Вики разыскала сведения и о своем деде — русском анзаке Джоне Костине. А ее брат, Джон Лестер Костин, ответил на голос прошлого по-своему: прослужив 23 года в австралийской армии, в том числе приняв участие в войне во Вьетнаме.

Почти ни у кого из семей анзаков, подобно Егоровым, не сохранился «портфель с бумагами». Имеющиеся документы образовались благодаря деятельности австралийских чиновников и блестяще налаженной системе хранения документов в австралийских архивах. Наиболее ценная информация содержится в служебных досье, которые помогают восстановить историю жизни российских эмигрантов в Австралии. Узнать же об их русском прошлом гораздо труднее. И все же некоторым удается и это, и часто оно становится путешествием не только в поисках фактов, но и в поисках своей души. Как, например, случилось в семье Майеров. Когда историк Елена Говор познакомилась с Памелой Варрендер, дочерью Нормана, посетив ее в фешенебельном районе Мельбурна Тураке, один из первых ее вопросов был: «Объясните мне, что такое русская душа? В молодости один журналист сказал мне, что у меня русская душа, и я все время думаю об этом». — «А разве вы не чувствуете себя австралийкой?» — «Нет, да и мои дети все еще ищут себя».

Глава 7

Послевоенная волна переселенцев

Ты — яркий свет, разлитый перед всеми, Иль огонек болотный у пруда? Кто ты? Маммоны клад? Иль навсегда Мечту ты воплотила об Эдеме? Б. О'Дауд. Австралия (пер. В. Рогова)

Вторая мировая война принесла заметные перемены во внутреннюю жизнь Австралии. Угроза со стороны Японии и отдаленность Австралии от Америки требовали спешного развития военной промышленности. В этом удалось достигнуть заметных успехов: в Австралии стали производить не только боеприпасы, но развились также кораблестроение и самолетостроение. Австралия начала производить танки собственной конструкции, создавать технику радиосвязи и радиологии, стала производить собственные самолеты. Причем раньше, чем начала производство автомашин. Уход на войну большого числа мужчин, как и всюду в мире, существенно изменил демографический состав рабочего населения страны. Пришлось прибегнуть к использованию женского труда как в сельском хозяйстве, так и в промышленности и транспорте. Сильное раздражение правительства вызывало поведение некоторых рабочих профсоюзов, которые стремились использовать трудное положение страны в своих эгоистических интересах. Это оттолкнуло от них многих австралийцев. С окончанием войны борьба Австралии за самовыживание еще более усилилась, причем в условиях давления со стороны двух государств: Британии и США. Растущий капитал последней стал вытеснять с австралийского рынка английский. Разработка природных богатств страны и гаснущая эмоциональная зависимость австралийцев от Англии помогли местной экономике выстоять. С приходом к власти либерального правительства Роберта Мензиса (1939–1941 и 1949–1966) наступило время экономического расцвета и роста промышленности Австралии. Конец Второй мировой войны и начало «холодной войны» принесли и другие изменения в австралийскую жизнь. В вопросах внешней политики и обороны пятый континент полностью переориентировался на Соединенные Штаты. Длительное пребывание американского контингента в Австралии привело к усилению влияния Америки в бытовом и культурном отношениях. Образ жизни Нового Света становился для австралийцев более привлекателен, чем консервативные и подчас снобистские английские традиции и привычки.