Русская Европия, Россия при первых преемниках Петра I

Башилов Борис Евгеньевич

"Истина Господня, а не бесовская" - указывает он. Не хочу я наук новых, кроме здравого ума. Кроме умностей Христовых, в которых сладостна душа, - пишет Сковорода в одном из своих стихотворений.

Идеи века просвещения, вытекающие из масонских идей, чужды и далеки первому русскому философу.

"...весь XVIII век с его всецелой обращенностью к исторической эмпирии представлялся Сковороде мелким и ничтожным, - указывает восхвалитель масонства Зеньковский.
– Идея внешнего прогресса, идея внешнего равенства чужда ему, он часто иронизирует по этому поводу." "Что ни день, то новые опыты

и дивные приобретения. Чего только мы не умеем, чего не можем! Но горе, что при всем том чего-то великого недостает".

Сковорода христианский мистик. Этого не может отрицать даже Зеньковский. "Сковорода от христианства идет к философии", - пишет он, - но не уходя от христианства, а лишь вступая на путь свободной мысли". "Сковорода был тверд в свободном своем творчестве, но решительно чужд всякому бунту". "В истории русской философии Сковороде принадлежит таким образом очень значительное место первого представителя религиозной философии." Св. Тихон Задонский, Паисий Величковский, первый русский философ старец Григорий Сковорода поднимают православное миросозерцание на высокую ступень, не выходя из пределов православия.

Их системы православного умозрения и мистицизма несравненно более высоки, чем масонство и все разветвления масонского мистицизма.

Но "культурные души петровской эпохи", отталкиваясь от всего русского, предпочитают формировать свои души, опираясь на европейское масонство и европейские мистические учения.

"Умности Христовы" недоступны их опустошенной душе, потерявшей связь с русской духовной культурой, мудрование их мертвых сердец препятствовало им "философствовать во Христе" и они стали философствовать в антихристианских учениях масонства. По свидетельству Фонвизина "культурные души петровской эпохи" занимались в своих философских кружках богохульством и кощунством.

"Потеряв своего Бога, - отмечает Ключевский, - заурядный русский вольтерьянец не просто уходил из Его Храма, как человек, ставший в нем лишний, но, подобно взбунтовавшемуся дворовому, норовил перед уходом побуянить, все перебить. исковеркать, перепачкать ".

Новые идеи вольтерьянства привились как скандал, подобно рисункам соблазнительного романа, философский смех освободил нашего вольтерьянца от законов божеских и человеческих, эмансипировал его дух и плоть, делая его недоступным ни для каких страхов, кроме полицейского." Масон И. В. Лопухин признавался, что он "охотно читывал Вольтеровы насмешки над религией, опровержения Руссо и подобные сочинения". Князь Щербатов договаривается до того, что попы и вообще церковники "суть наивреднейшие люди в государстве".

Для масона И. Лопухина церковь только - "отживающее учреждение". Масонство действительно отвлекало многих от атеистического вольтерьянства, но вместе с тем масонство ориентируя своих приверженцев на поиски "истинной религии" уводило этих же самых людей и от православной церкви.

XXI. ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ УСПЕХИ РУССКОЙ ЕВРОПИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕЛИЗАВЕТЫ

При Елизавете политика русского правительства становится более национальной, но надежды народа на возврат к родной старине, не оправдались. Дочь Петра повела Россию по проложенному ее отцом пути

– по пути подражания Европе.

В эпоху царствования Елизаветы, неплохой по своим духовным задаткам, женщины, но находившейся под обаянием идеи своего отца о необходимости духовного подражания Западу, европейские философские и политические идеи окончательно утверждаются среди высших слоев общества. А это создает благоприятную духовную почву для расцвета в России масонства.

Роль шляхетства, как тогда называли дворянство, при Елизавете еще более сильно выросла. Сенат разъяснил, что "в дворянстве надлежит считать только потомственных дворян, которые докажут свое дворянское происхождение установленным порядком... Этими распоряжениями дворянство было превращено в замкнутое сословие".

В Московской Руси дворянство было создано как военный слой, получивший землю и крестьян во временное владение за несение военной службы. В дворяне верстались люди разных сословий. Указы Елизаветинского Сената окончательно рвали с этой традицией Московской Руси, первые удары которой нанес отец Елизаветы. Из сословия потомственных воинов, оберегавших национальную независимость страны, дворянство превращалось в потомственное благородное сословие, которое владело землей и крестьянами благодаря своему благородному происхождению. Из слоя, необходимого стране, дворянство превращается в касту, которая желает владеть данной их предкам землей и крестьянами, но не желает служить Государству.

"При Елизавете, - пишет С. Платонов, - дворяне начинают уже мечтать о полной отмене этой повинности, облегченной для них указом Императрицы Анны." Ничего замечательного в области развития самобытных начал русской культуры в эпоху Елизаветы не произошло. Московский университет и Шляхетский корпус становятся рассадниками европейской культуры и масонства. Единственным крупным культурным деятелем этой эпохи был только М. Ломоносов, ярко блиставший среди посредственных немецких профессоров, наводнивших университет. По оценке Пушкина "между Петром I и Екатериной II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет. Он, лучше сказать, сам был первым нашим университетом".

Чрезвычайно характерно, что Ломоносов был уроженцем северного края, который не знал крепостного права и был хранителем русской традиционной культуры. В центре страны, где развившееся крепостное право закрывало крестьянам дорогу к овладению культурой, Ломоносов появиться не мог. Крепостное право погубило много даровитых людей среди крестьянства, которые могли бы внести большой вклад в русскую культуру. К вершинам знания пробился в числе единиц один Ломоносов. А сколько Ломоносовых не смогло развернуть свои большие дарования.

Ибо после революции, совершенной Петром во всех сферах жизни "как и при всех революциях в мире - мы видим только то, что осталось, то, что все таки выросло, и не видим того, что погибло. Мы видим Ломоносовых, которым удалось проскочить, видим Шевченко или Кольцова, которые проскочили изуродованными, и мы не видим и не можем видеть тех, кто так и не смог проскочить. Мы видим Растрелевские дворцы, но тот русский стиль зодчества, который в Московской Руси дал такие поразительные образцы, заглох и до сего времени заглохла русская иконопись.