Русская красавица. Антология смерти
Шрифт:
– Сволочи!!! – начинаю орать, стуча кулаками в стекло. Одной рукой Артур зажимает мне рот, другой цепко сковывает оба моих кулака.
– Заткнись немедленно, заткнись и успокойся! Мариночка, милая, всё в порядке…
Вот и прогулялись по мощёной мостовой ночного Харькова. Вот и глотнули воздух свободы…
– Так не может продолжаться! Мы ни во что не вмешиваемся, ничего не несём! – жалуюсь Рыбке, подсознательно веря в его наносную всесильность, – Ну хоть сейчас, когда затронули лично нас, мы можем разобраться? Ведь это были мои, НАШИ, слушатели… Они ничего не делали, просто песни пели, они НАШИ песни пели, а их за это, как в концлагере, газом… У Артура, вон, до сих пор глаза на мокром месте…
– Это они у меня
Понимаю, что заявилась слишком рано. Рыбка ещё не достаточно пьян. Слишком мало мы с Артуром гуляли. Да какое там «гуляли» – всплыли на поверхность, глянули на центральную площадь, ни слова друг другу не говоря, поймали канареечное такси и погнали его в гостиницу. Никаких прогулок мне уже не хотелось… Дура! Поводи я Артура по Харькову на сорок минут дольше, возможно, застала бы Рыбку уже «готового», а оттого легко сподвигла бы его на любые революции. Он ведь так всегда ищет врага, он ведь так страшно любит искать справедливости… Тяпнул бы Рыбка тогда очередную соточку, зашуршал бы пухленькими пальцами по телефону, напряг бы связи, вооружился бы самым главным начальником, ворвался бы к этим гадам и настучал бы своим выпяченным подбородком по кумполу, каждой скотине, посмевшей живых людей из баллончика травить, как тараканов каких-то…
– Маринка, присядь, выпей, – подмигивает Лиличка, и стреляет глазками в Артура, намекая, мол: отличный повод к междусобойчику обозначился. Её столичная улыбочка отдаёт сейчас пошлинкой. Рыбка любит такую Лиличку. Он одобряюще причмокивает губами в знак восхищения её шармом и снова переключается на нас.
– Присядьте, – широким жестом он дарует нам стол. Здесь, в Рыбкином номере, явно ждали другого нашего настроения. Столик сервирован на четверых, освещение приглушено, музыка вкрадчиво завораживает. Моя маска болтается на углу шкафа, значит, визиты обслуживающего персонала больше не предвидятся. Артур закрывает дверь на задвижку.
– Ну, как же так! – бессильно плюхаюсь в мягкое кресло, сходу опрокидываю нОлитое. – Неужели мы ничего не станем делать? Эдак они своей безнаказанностью всех перетравят.
– Слушай, мы в чужой стране. Что нам тут доказывать? Ну, позвоню я… Мне ответят, что ничего такого не было. Или скажут, кто-то из толпы баллончиком в азарте песнопения воспользовался. Эта страна, сбивая самолёты, перво-наперво делает заявление, что ничего такого не происходило, а ты хочешь, чтоб они в такой мелочи признались и посовестились. – лимит благосклонности Рыбки я явно исчерпала, и он добавляет уже сухо и с напором, – Отбой паники! Сбросили эту тему и празднуем! Для успокоения души, опиши это в своей дорожайшей книжице и успокойся. – подобный выпад кажется Рыбке крайне удачным и он переходит на смех, – Удобная у нас звезда! Другим личного психоаналитика подавай, а этой и белого листочка хватает!
– У других просто, опасность извне приходит, им потому что-то внутрь принимать прописывают, а у нашей – внутри гадость всякая копится, вот ей и приходится её из себя писательством выплёскивать. Да, Маринка? – подхихикивает Артур.
«Чёрт с вами! Проехали!» – сдаюсь я, – «Не портить же и впрямь отмечания первого концерта!»
Как и следовало ожидать, после парочки тостов с поздравлениями самим себе стало скучно. Цивильно попрощавшись и сославшись на боли в голове (от газа, разумеется) отправляюсь спать.
Непогостиничному мягкая постель топит в неге. Мгновенно проваливаюсь. Приходит Свинтус с повадками Пашеньки. Понимаю, что сон. Проклинаю себя за глупую человекозависимость. Нинельке-вон как-то приснилось, что она занимается сексом с бурильной установкой. А мне, что ни эротический сон – так стандартная, женско-мужская композиция… Улыбаюсь, смирившись. Молча принимаю его влажные ласки. Горячие губы скользят по моей шее, просачиваются под одеяло, приближаются к соскам. О, сладостный момент приближения! Не останавливайся, милый: бери их, кусай
– Разве ты не за этим пришла? – звучу намерено властно. Мне интересно.
– А ты штучка… – она поощряющее сверкает глазами и часто дышит ртом, как больная гаймаритом. Рассеянно водит мизинцем по моему животу, натянуто улыбаясь. Кажется, она не знает, что делать.
Смеюсь переливисто, плюю на брезгливость… Я хочу страсти! Без лишних разговоров, кладу руку ей на лобок, надавливаю. Я женщина, и знаю, как сделать другую женщину сумасшедшей. Лиличка на миг выглядит непомерно удивлённой. Потом, когда я уже вонзаюсь средними пальцами, нащупывая среди влаги у самого выхода нужные шероховатые точки (блин, по себе же знаю! не ошибусь!) Лиличка восторженно взвизгивает, и лицо её вдруг расплывается в настороженной, почти благодарной улыбке. Она порывисто стаскивает с себя топик, жмётся ко мне. Это лишние. Ощущение чужих грудей на моём лице мгновенно отрезвляет.
– Всё, всё! – голос Рыбки завершает моё охлаждение.
Расцепляемся. Рыбка стоит возле балконной двери. Несуразный, перепуганный… Он не ожидал, он боится последствий.
– Лиличка, я проспорил. Признаю поражение. Тебе и без меня всегда найдётся, с кем. Я проспорил, я признаю…
«Ах, вот чего ты явилась ко мне, тётя!» Запрокидываю голову, хохочу от всей души. Лиличка уже справилась. И с возбуждением, и с удивлением, и с благодарной негой… Уверенно присоединяется к моему хохоту.
– Девочки, вы пьяны, вы утром себя не простите, – наседкой квохчет Рыбка, и забирает Лиличку.
Шлю ей на прощание наигранный воздушный поцелуй. Я-то знаю, кого она не сможет простить по утру. Рыбку. За то, что не дал делу дойти до конца. А вот я ему за это, наверное, буду благодарна. И за то, что все мы сделаем вид, что забыли об этой сцене, тоже. Не от стеснения, а от того, что Рыбкино вмешательство наверняка предотвратило массу последствий. Интим между женщинами, между прочим, ничем, в сущности, не отличается от общепринятых женско-мужских близостей. Риск увлечься, привязаться, нажить недоброжелателей, и искалечить себе душу абсолютно тот же. И ревность Рыбки в конце концов будет ничуть не меньшей, чем, если б Лиличка решила совокупиться на его глазах не со мной, а с кем-нибудь мужского пола.
Вознесенский, говорят, не мог без внутреннего отвращения общаться с Лиличкой Брик, после того, как она – уже будучи глубоко в летах – поведала ему об одном из эпизодов своей жизни с Маяковским. Эпизод мерзок и давно уже растреплен газетами на все лады. Я не слишком верю в искренность Лилички, рассказывающей, как они с мужем «занимались любовью, заперев Володю на кухне. А он скрёбся в двери, скулил и требовал, чтобы я не совершала глупостей»… Возможно Брик, обожавшая эпатировать, попросту подшутила этим рассказом над молодым поэтом. Возможно, газеты приукрасили подробности… Фактом остаётся одно – насколько лояльно люди не относились мы к связям своих партнёров, в глубине души их всё равно бродит шок и ненависть к тому, кто, по их мнению, лишний. И неважно, какого пола этот лишний.